И он шёл. Тело дрожало. В груди клокотала паника.
Кабинет. Курительная трубка. Шторы. И – человек.
– Садитесь, – произнёс он. – Я майор Громов.
Он положил перед собой исписанную страницу.
– Вы – Андрей Колесников. Ни один документ не подтверждает ваше существование. Ваше поведение на территории МГУ вызвало подозрение.
Где вы учитесь?
– Физфак.
– Год?
Пауза.
– Две… тысяча двадцать четвёртый.
Тишина.
Громов пристально посмотрел. – Братья Стругацкие – это одно. Нарушение государственной безопасности – другое. Если вы шутите – это плохая шутка. Если нет – вы объясните, как вы здесь. И что вы уже успели сделать.
Андрей выдохнул. И соврал.
– Я из Казани. Я… экспериментировал. Что-то пошло не так.
– В чём?
– В… оптике. Лазерах.
– Покажите. Где ваши записи?
– Утеряны.
Майор молча встал. Подошёл.
– Вас будут опрашивать. Не я. А другие. Пока вы в моих руках – у вас есть шанс на понимание. Если попадёте к ним – шанс кончится.
Пауза.
– Вы не похожи на шпиона. Слишком… сбиты. Значит, вы другой тип угрозы. Тонкий. Неосознанный.
Он подошёл к телефону.
– Оформите студента Колесникова как вновь переведённого. Отныне – он у нас. Под наблюдением.
И тогда Андрей понял: он не гость. Он заключённый. Только без решёток.
Он шёл по коридору главного корпуса, как по минному полю. Над головой – плакаты: «Коммунизм – есть советская власть плюс электрификация всей страны». По бокам – студенты: живые, шумные, уверенные. Кто-то жевал яблоко, кто-то спорил о спектакле в «Современнике». Никто не смотрел на него с подозрением. И это пугало ещё больше.
На нём была форма: рубашка с острым воротником, штаны со стрелкой, пиджак с облезлой эмблемой. Всё выдали в комендатуре. Всё – чужое. Вторая кожа, которую натянули на тело 2024 года.
Он старался идти медленно, не выделяться. Не говорить. Не смотреть в глаза. Но… это было почти невозможно.
На лестничной клетке столкнулся с парнем:
– Эй, ты новенький? Из Горького?
– Почти, – выдавил Андрей.
– Не дергайся так. Смотри веселей. А то в Кащенко упечём, – подмигнул тот.
Он прошёл мимо, оставив после себя запах дешёвого одеколона и ощущение: в этом мире никто не верит в катастрофу. Они живут, не зная, что будет потом. Что будет всё это – распад, криминал, бессмысленная свобода. Он почувствовал ком в горле. И – зависть.