И никто не знает, почему.
Ни один советник не осмелился задать вопрос вслух. Ни один документ не содержит даже намёка на повторение прежнего приказа. Всё, что остаётся – догадки. Одни шепчут, что он больше не может. Другие – что не хочет. А есть и те, кто верит: Эдрамейн ещё не заслужил той же участи, или, быть может, угроза на этот раз кроется не только за пределами.
Причина по-прежнему скрыта – глубоко, в тени.
И именно в этой тени Эдрамейн продолжает наступать.
Дверь распахнулась и вошел Тиарель.
Советники поднялись мгновенно. Не по протоколу – по памяти. По рефлексу, который не требует осмысления. Даже те, кто редко поднимал глаза от пергаментов, сейчас встали. И замерли.
Он двигался без спешки, но не медленно – шаги точные, словно сам зал существовал ради этой траектории. Пространство уступало ему без звука, как отступает ткань, натянутая на шрам.
Высокий. Широкоплечий. Спина прямая до абсолютности. В нём не было ни одного изъяна – ни в походке, ни в осанке, ни в дыхании. Черты лица вырезаны – не рождены: острые скулы, чёткая линия подбородка, прямой, уверенный нос. Идеальный овал лица подчёркивали гладко зачёсанные назад чёрные волосы. Никаких завитков, ни одной случайной пряди – всё подчинено намерению.
Щетина – лёгкая, нарочито небрежная, но слишком ровная, чтобы быть случайной. В ней не было усталости – только подчеркивание. Подчеркивание мужественности, зрелости, того, что его не коснулась ни одна рука, кроме собственной воли.
Глаза… он не смотрел по сторонам. Он не искал взгляда. Он просто шёл – и этого хватало, чтобы каждый в зале знал: он уже всё видит.
Он не носил эмблем, короны, оружия. Но и не нуждался в них. Его тело само было символом: живым, цельным, без страха. И в то же время – без желания казаться. Его власть не требовала декора.
У него не было семьи. Ни жены, ни детей, ни даже официально признанных связей. В королевских хрониках пусто. Никаких наследников. Ни одной зацепки за династию. Его трон держится не на крови – на нём самом. Пока он жив – наследник не требуется.
Он прошёл через зал и опустился в своё кресло. Движение было размеренным, как опускается клинок в ножны. Камень трона, будто чувствительный, принял его с глухим, еле ощутимым эхом. Зал втянул дыхание – и только тогда позволил себе снова зажить.