Он упал на что-то твердое. Не на землю. На плоскость, холодную и мокрую, покрытую резными символами, которые плясали перед глазами, меняя форму, отказываясь удерживаться в памяти. Знаки? Письмена? Или просто шрамы на лике реальности? Один символ горел ярче других – звезда с загнутыми лучами, вписанная в круг. Знак Старших. Знание врезалось в сознание, как раскаленный гвоздь. Он поднял голову.
И увидел Его.
Оно не было в поле зрения. Оно было полем зрения. Огромное, не поддающееся описанию, заполняющее собой все. Не тело, а идея формы, насильственно втиснутая в воспринимаемые границы. Клубок щупалец, глаз, плавников, крыльев и чешуи, постоянно меняющийся, сливающийся и разделяющийся, подчиняясь геометрии, которой не было в учебниках. Один огромный, многослойный глаз, похожий на галактику, медленно повернулся в его сторону. Зрачок сузился. Не просто заметил. Узнал.
Чувство не просто страха. Это было осознание абсолютной, ничтожной незначительности. Муравья под сапогом бога. Клетки мозга перед лицом бесконечности. Его разум начал крошиться, как высохшая глина. Он хотел закричать, но из горла вырвался лишь хриплый стон. Глаз приближался, заполняя собой вселенную. Шепот превратился в рев, в грохот разрываемой ткани бытия. Он чувствовал, как его собственное тело начинает деформироваться, подчиняясь безумной геометрии места, как кости скрипят, пытаясь принять невозможные углы…
Айзек Вейл вскочил на койке с диким, захлебывающимся воплем. Его тело было скручено судорогой, мышцы горели огнем. Он бился головой о что-то твердое – стену? Прикроватную тумбу? В глазах мелькали искры, смешиваясь с остаточными видениями щупалец и неевклидовых структур. Он не мог дышать. Воздух не поступал в легкие. Горло было сжато невидимой рукой.
"Я здесь. Я в своей каюте. На "Титане". На Земле. Реальность."
Мысли метались, как перепуганные птицы. Он с силой ухватился за простыни, впиваясь пальцами в ткань, пытаясь зацепиться за что-то осязаемое. Постепенно, мучительно медленно, спазм отпустил горло. Он судорожно вдохнул, потом еще раз. Воздух пах пылью, пластиком и потом – человеческим потом. Его собственным. Он был облит им, как после марафона.
Тьма каюты казалась теперь почти дружелюбной. Знакомой. Слабый свет индикаторов зарядки планшета на столе, контур двери. Он включил свет. Резкий, люминесцентный свет обрушился на него, заставив зажмуриться от боли. Когда он открыл глаза, мир плыл. Стены каюты – обычно строго перпендикулярные – на мгновение покачнулись, углы поплыли, пытаясь сложиться в ту невозможную спираль из сна. Он зажмурился снова, крепко прижав ладони к глазам, пока не увидел лишь красные всполохи под веками.