Наташа остановилась у секции «Аудиофрагменты. Исторические». Она выбрала файл наугад, метка гласила: «Концерт. Группа „Молот“. 2031. Финальный Тур». Она активировала проигрывание.
Тишину Архива разорвали не звуки, а какофония. Искаженный рев гитар, бьющая в грудь дробь барабанов, дикий, хриплый крик вокала, в котором слились ярость, отчаяние и какая-то животная радость. Музыка не текла – она била, рвала, пинала. Ритм был не гармоничным, а нарочито ломаным, агрессивным. Это не было «приятным». Это было насилием над слухом. И это было потрясающе. Наташа вжала голову в плечи, её тело содрогнулось от неожиданности и физического воздействия звуковых волн. В ушах зазвенело, но это был другой звон – не Системы, а её собственных перегруженных нервов. В груди что-то сжалось, потом распахнулось. Она ощутила прилив крови к лицу, учащенное сердцебиение. Страх? Да. Но и… восторг? Дикий, неконтролируемый всплеск чего-то первозданного. Она слушала этот хаос, этот крик, и ей хотелось закричать в ответ. Заткнуть уши и слушать одновременно. В висках застучало – Система реагировала на скачок гормонов стресса. Но боль была вторичной. Первичным был шок от мощи, от нефильтрованной, дикой энергии, которую излучал этот обрывок прошлого. Энергии, которую «Эвдемония» назвала бы «деструктивной», но которая казалась Наташе… живой. Невероятно живой.
>> ВНИМАНИЕ: Обнаружены аудиопаттерны высокой дисгармонии. Уровень стресса пользователя повышен. Рекомендуется немедленное прекращение прослушивания и активация релаксационного протокола.
Наташа выключила звук. Тишина Архива показалась теперь гробовой. Её руки дрожали. Она сделала глубокий вдох, пытаясь унять бешеный стук сердца. Страх не ушел. Он смешался с липким холодом пота на спине и странным, щекочущим возбуждением. Она почувствовала что-то. По-настоящему. Пусть это был страх и шок. Но это было её.
Она двинулась дальше, к секции «Визуальные Искусства. Период Эксперимента». Выбрала файл с невнятной меткой: «Бэкон, Ф. Триптих. Фрагмент. Оригинальное разрешение».
Изображение загрузилось медленно, фрагментами. Сначала расплывчатые пятна кроваво-красного и грязно-охристого. Потом проступили формы. Искаженная фигура, запертая в каком-то прозрачном ящике или клетке. Лицо – вернее, подобие лица – было смазано в гримасу не то ужаса, не то экстаза, напоминавшую тот самый миг на улице с женщиной и куклой. Мясо, плоть, нервы – всё было вывернуто наружу, деформировано невидимым насилием. Мазки были грубыми, яростными, цвета – грязными, диссонирующими. Никакой гармонии. Никакой красоты в общепринятом смысле. Только боль. Чистая, нефильтрованная, вопиющая боль и уродство. И в этом уродстве была чудовищная, неотразимая правда.