– Я… подумаю, – прошептала Наташа. Голос ее звучал чужим, плоским. Это была не ложь. Это была капитуляция перед невозможностью объяснить. Перед стеной его логики, его заботы, его веры. Она чувствовала себя не просто непонятой. Она чувствовала себя чужой. Инопланетянином, застрявшим в мире идеально функционирующих андроидов, где ее попытка описать цвет неба воспринималась как опасное помешательство. Одиночество сжало ее горло ледяным кольцом. Она была одна. Совершенно одна. В центре своей семьи, за Оптимальным Ужином, под предписанным светом, она была бесконечно, космически одинока.
Дмитрий воспринял ее слова как согласие подумать – первый шаг к принятию оптимального решения. Его лицо осветилось одобрительной улыбкой.
– Хорошо. Это мудро. Забота о своем психоэмоциональном состоянии – ответственность перед собой и обществом. – Он вернулся к своему суфле, его поза выражала облегчение. Кризис, казалось, миновал. Гармония восстановлена.
Наташа взяла свою вилку. Металл был холодным. Она ткнула им в бесформенную массу на тарелке, но поднести ко рту не смогла. Ком подступил к горлу. Она смотрела в окно, на идеально подсвеченные фасады «Идиллии», но видела только пустоту. Пустоту Кирилла. Пустоту за улыбкой женщины с куклой. Пустоту в глазах мужа, который любил ее, заботился о ней, но не мог и не хотел понять, что в ней умирает.
В углу ее зрения цифра дернулась. Медленно, неумолимо. Синий свет стал чуть ярче, чуть холоднее.
84.1
Падение. Минимальное. Всего на 0.2 пункта. Но в тишине Оптимального Ужина, в ледяном одиночестве Наташи, оно прозвучало как громкий, отчаянный стук в запертую дверь. Стук того, что еще оставалось в ней живого. И понимающего, что помощи ждать неоткуда.
Глава 7: Оптимальная близость
Тишина спальни была густой, насыщенной не звуками, а их отсутствием. Фильтрованный ночной воздух не шевелил занавески, свет умного ночника, излучавший волны «оптимальной для мелатонина» длины, создавал на стенах призрачные, статичные узоры. Наташа лежала на спине, глядя в потолок, который в полумраке казался бесконечной, беззвездной плоскостью. Синяя цифра 84.1 пульсировала в углу ее зрения – неярко, но неумолимо, как далекий маяк в море ее внутренней бури. Одиночество после разговора с Дмитрием за ужином не рассеялось; оно осело внутри тяжелым, холодным шлаком, смешавшись с остатками ужаса от Архива и леденящим воспоминанием о женщине с куклой. Гул Системы в голове был постоянным фоном, ровным гудением трансформатора, пытавшегося сгладить острые углы ее мыслей, притупить щемящую боль непонятости.