Тишину нарушило негромкое шарканье босых ног по полу. Аня. Девочка стояла у края дивана, ее тонкая фигурка в рекомендованных пижамных брюках и футболке цвета «ночного спокойствия» казалась хрупкой в полумраке. Но ее глаза… Глаза не были опущены, не выражали стандартного «вечернего умиротворения». В них горел огонек. Неуправляемый, живой, трепетный огонек восторга и тайны. Такого выражения Наташа не видела на лице дочери… не могла вспомнить когда. Оно было неоптимальным. Оно было настоящим.
– Мама… – прошептала Аня, ее голос звучал чуть выше обычного, в нем дрожали нотки сдерживаемого волнения. Она оглянулась на дверь в комнату Артема, на неподвижную фигуру Дмитрия, затем быстро, с кошачьей ловкостью, взобралась на диван рядом с Наташей. В ее руке был детский планшет – гладкий, белый, с сенсорным экраном, обычно используемый для образовательных модулей и одобренных игр.
– Тссс… – Аня прижала палец к губам, ее глаза сияли заговорщицким блеском. Она включила планшет, яркость экрана была убавлена до минимума. Наташа почувствовала, как в висках кольнуло – предупреждение Системы о нерегламентированной активности ребенка в вечернее время. Но любопытство, слабый росток, пробившийся сквозь химическую апатию, оказалось сильнее.
Аня запустила видео. Качество было плохим, изображение дерганым, снятое, очевидно, скрытой камерой или старым устройством. На экране был задний двор какого-то заброшенного здания в «не рекомендованном» квартале – Наташа узнала грубую кирпичную кладку, разбитый асфальт, клубы дикого бурьяна, не подстриженного алгоритмами ландшафтного дизайна. И среди этого хаоса – Он.
Рыжий кот. Не «оптимизированный» породистый питомец с чипом и гармонизирующим ошейником, а дикий, полуголодный зверь. Шерсть его была взъерошенной, местами с колтунами, ухо надорвано в старой драке. Он двигался не с предсказуемой грацией домашнего животного, а резко, порывисто, с хищной осторожностью. Вот он замер, уши торчком, весь – воплощение напряженного внимания. Вот метнулся за какой-то невидимой добычей в траве, его тело изогнулось в немыслимом прыжке, полном дикой энергии. Вот он сел, вылизывая лапу, и его зеленые глаза, сверкнувшие прямо в камеру, горели независимостью, абсолютной, неукротимой свободой. Он был некрасив. Он был небезопасен. Он был живым вопреки всему.