Дверь не открылась. Вместо этого участок стены слева от нее, такой же грязный и невзрачный, бесшумно отъехал в сторону, обнажив узкий проем и лифтовую кабину. Она была крошечной, рассчитанной на одного человека, обитая изнутри потускневшей нержавеющей сталью. Воздух здесь был другим – стерильным, пахнущим озоном и антисептиком, резко контрастируя с вонью завода. Эрис шагнула внутрь. Стена закрылась за ней, поглотив грохот и запах Утильзавода. Остался только тихий гул лифтовых механизмов и ее отражение в полированной стали – бледное лицо в серой униформе, островок безразличия в металлической коробке.
Кабина не поехала вверх или вбок, как можно было ожидать. Она резко дернулась и понеслась вниз. С ускорением, заставляющим слегка присесть. В ушах заложило. Стальные стены вибрировали, передавая глухой рев работающих где-то далеко внизу механизмов. Счетчик этажей на миниатюрном дисплее отсчитывал отрицательные значения: -5, -10, -15… Глубже и глубже под Утильзавод, под кварталы Базовых, в каменные чрева города.
Чем ниже они опускались, тем сильнее менялась атмосфера. Стерильный холод сменялся влажным, промозглым холодом подземелья. Ощутимо пахло сыростью камня, ржавчиной и… чем-то еще. Сначала едва уловимо, потом явственнее. Озон – резкий, электрический, как после грозы. И под ним, пробиваясь сквозь него, другой запах. Сладковатый. Неприятно сладкий, как забродивший мед или переспевшие фрукты. И горький. Горький, как полынь или лекарство. Эта смесь – озон, сладость, горечь – висела в воздухе тяжелым, чуть липким облаком, проникая в ноздри, оседая на языке.
Лифт резко замедлился и остановился с глухим стуком. Двери разъехались.
Гул обрушился на нее. Не грохот заводских прессов, а низкий, мощный, всепроникающий гул огромных машин. Он вибрировал в полу, в стенах, в самых костях. К нему примешивалось шипение пара, бульканье жидкостей, ритмичные удары насосов – симфония индустриального чрева.
Эрис шагнула из стерильной кабины в другой мир.
Перед ней открылся лабиринт. Гигантский, низко потолочный зал, уходящий в темноту во все стороны. Его заполняли трубы. Толстые и тонкие, медные и стальные, пластиковые и стеклянные. Они оплетали друг друга, как лианы в джунглях, тянулись по стенам, змеились по полу, исчезали в отверстиях в потолке и полу. По некоторым, прозрачным, пульсируя, текли жидкости – мутно-желтые, кроваво-красные, ядовито-зеленые, тускло-синие. Они подсвечивались изнутри тусклым светом, создавая жутковатое, мерцающее освещение. Воздух дрожал от гула, пропитанный все той же странной смесью запахов: озон, сладость, горечь, теперь с явными нотами химикатов и… чего-то органического, чуть тлетворного.