«По совести живёшь?» – вдруг спросил меня тот, что с хитрыми глазками.
Я растерялся, но выдавил настороженную улыбку: «Стараюсь».
Он протянул мне сигарету. Я присел, закурил, и знакомство «понеслось». Так я узнал, что сивого звали Мирон, гиганта – Дядя Паша. Высокого, оказавшегося местным, никак кроме Никитичем не звали. Только тот, что в очках, молчал, отрешённо глядя в ночную тьму испуганными глазами… Каждый, кроме него, старался произвести впечатление, подтрунивая над остальными: «Ты его не слушай, он тут главный балабол». Мужики хвастались, кто во что горазд. Так сивый Мирон оказался бывшим завхозом, а сейчас – водителем битумовоза, гигант Дядя Паша – экскаваторщиком, а местный – талантливейшим пастухом. Про очкастого, когда того окликнули «Профессором», кто-то вполголоса добавил, что Витя и впрямь когда-то в школе преподавал, да, решил наконец всё же зарабатывать деньги. Он, как мне объяснили, как и все спящие в ангаре, были на лопате.
Я старался казаться своим, но внутри струйкой текла мысль: «Я и в Калачёве таких видал. С этими главное – кивать и улыбаться. Не показывать, что ты умнее, но и не тушеваться. Так что буду вежлив. Но верить – вряд ли».
В какой-то момент Дядя Паша, здоровенный экскаваторщик, басовито спросил: «Ты откуда сам, молодой?»
«С Калачёва».
Взгляд дяди Паши мгновенно потеплел. Он отставил бутылку, по-хозяйски хлопнул меня по плечу так, что я чуть не слетел с доски, и громко, на всю компанию, заявил: «О, Калачёвский! Ну земляк, считай – там вся родня жены, а сам я с Медведовки. Ну, слушай сюда, Санёк. Тут по-разному бывает, но, если кто обижать будет – ты только скажи. Всем пизды дадим, не сомневайся». Он сказал это просто, без пафоса. Остальные мужики одобрительно загудели, и я почувствовал, как напряжение слегка спало.
Но потом, когда самогон развязал языки, разговор принял неприятный оборот. Начали дружно, с упоением, «хуесосить» одного из коллег – Лёху, спавшего в ангаре. За что его так невзлюбили, я не понял. Но тут Мирон-завхоз, смотря на меня с пьяной ухмылкой, кивнул в сторону ангара: «Этот долбоёб Хутор спит щас. Иди ёбни его».
Я опешил, но состроил улыбку: «Да ладно, зачем?»
Хмель моментально вылетел из головы, словно от удара. «Увидишь», – настойчиво ответили.
И тут же, словно для наглядности, дверь ангара со скрипом отворилась, выпуская волну затхлого воздуха. Из бетонного чрева строения вышел сам Лёха. Он был по пояс голый, и на его худом, измождённом теле красовалась выцветшая синяя татуировка на плече – раскрытый купол парашюта. Десантура. Его запавшие, неестественно большие глаза были пусты. Он сделал два шага и сложился, словно карточный домик, прикуривая сигарету.