– Сиражи-абый… Сиражи-абый… Я готов быть твоим рабом до конца жизни…
Сиражи молчит.
Кто бы мог подумать, что смерть будет вот такой?
Мальчик, стоящий на коленях у края ямы, не способен осмыслить происходящее. Страх затмил рассудок.
Кто бы мог представить, что смерть придёт вот так – тихо, буднично, на фоне пыльцы и жаворонков? И так явно, зримой ямой в земле?
…Каждый ковш земли, вылетающий из ямы, приближал их смерть.
– Сиражи-абый, не копай больше эту яму, остановись…
Китай, хоть и понимал, зачем вырыта эта яма, не решался произнести это вслух – не хотелось называть вещи своими именами. Вот он и твердил одно и то же:
– Не копай, не копай… – умоляя.
Казалось, ничто уже не изменится. Но всё же, когда он вновь начал просить, даже каменное сердце Сиражи дрогнуло.
Только пользы это не принесло.
Опираясь на лопату, Сиражи откашлялся, сплюнул и произнёс то, чего Китай не просто не хотел услышать – он боялся даже представить эти слова:
– Это не просто яма. Это твоя могила! Могила, понял? И твоя, и твоего сопливца!
Слово «могила» хлестнуло их, как плеть по обнажённой спине.
Китай вздрогнул всем телом, а его сын, рухнув лицом в глину, взвыл:
– Не убивайте меня! Я не хочу умирать! Я хочу жить, слышите?! Жить хочу!!!
Хотя мальчик уже кричал этим утром, этот вопль был таким пронзительным, что от него сжималось сердце.
Даже Китай, переживший немало страшного, видевший смерть и сам однажды ставший её причиной, – и он не выдержал. Его затрясло.
Лица копателей опустились ещё ниже, будто, если бы могли – провалились бы сквозь землю.
Словно если не смотреть – это не с ними.
Чем громче кричал мальчик, тем яростнее работали копатели. То ли пытались заглушить себя, то ли надеялись: «чем быстрее, тем скорее всё закончится».
Лицом вниз, раскинувшись на красной глине, мальчик продолжал биться:
– Я хочу жить! Не хочу умирать!..
И тогда даже сердце Китая – закалённого, привыкшего к боли и страху – не выдержало.
Он резко запрокинул голову, и из груди вырвался вопль:
– Не убивайте! Не лишайте жизни! Побойтесь Бога!
Он закричал с таким отчаянием, что мороз пробежал по спинам. Зажмурился, сжал губы, вонзил зубы в нижнюю – и уставился в небо.
Сердце, разогнанное страхом, колотилось так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди.
Если бы Китай знал, что этот душераздирающий вопль ложится на душу Сиражи, как тёплое масло, – может, и не бился бы он так в истерике.