Словно по сигналу, Лиля прервала мой внутренний монолог, закончив очередной шёпот с врачом. Ещё один разговор обо мне за моей спиной. Их было слишком много за эти недели. Гнев заворочался в груди – меня снова обходили стороной, как ребёнка, – но я подавила его. Лиля не враг. К тому же мне было плевать, что врачи со мной сделают. Никакие лекарства не могли заглушить мою боль.
Мне дали препарат, чтобы остановить выработку молока. Лиля настояла на этом, потому что каждый раз, когда пятна проступали на больничной рубашке, я разваливалась на части от гормонального хаоса. Мой разум знал, что ребёнка нет, но телу пришлось смириться с этим позже.
– Врач сказал, что тебя выписывают сегодня, – сказала Лиля с натянутой улыбкой.
Её серебристо-белые волосы были собраны в неряшливый пучок, а после месяцев в длинных белых платьях в замке Даемоса она вернулась к своему обычному стилю: джинсы и мешковатая футболка. Тёмные круги под глазами завершали образ. Теперь она выглядела модно – как и все медсёстры, которых я видела за эти три недели. У всех были такие же круги под глазами и изможденные лица, словно они не спали неделями. Будто я попала на съёмки «Ходячих мертвецов», только без зомби, жрущих мозги.
Я мотнула головой, от чего лёгкая головная боль, мучившая меня неделями, усилилась.
– Я не готова, – возразила я. – Не могу уйти.
Я не хочу возвращаться в реальный мир. Эту мысль я оставила при себе. Лиля и без того знала, каково это – быть разлучённой с любимым человеком без пути назад. Ей не нужны были мои напоминания.
Лиля взяла мою руку, и фальшивая улыбка исчезла, обнажив ещё большую усталость.
– Пора, Маша. Здесь для тебя больше ничего не могут сделать. Я позабочусь о тебе дома не хуже врачей. Ты поправилась.
Поправилась? Да ни черта. Конечно, глубокий разрез на животе, где королева вонзила нож и вырвала мою дочь, превратился в шрам – неровную полосу серебристо-красной кожи. Но что с тем, что внутри? Королева повредила меня так, что я больше не смогу иметь детей. От этого я не исцелюсь никогда. Моя дочь, отнятая у меня, – это рана, которая не затянется. Эмоциональные шрамы были такими глубокими, что я не верила в возможность выздоровления.
– Мы заберём тебя в полночь, – продолжила Лиля. – Лучше вздремни днём.
Подозрение вспыхнуло во мне.