Внезапно дверь кабинета тихо скрипнула, и в проём просочился силуэт адъютанта, несущего очередную стопку донесений. Молодой офицер замер на пороге, не осмеливаясь нарушить медитативное молчание своего повелителя. Наполеон поднял глаза, и в его взгляде промелькнуло выражение человека, который видит в каждом новом сообщении потенциальный приговор своей империи.
– Что там ещё? – произнёс он хриплым голосом, в котором слышалась усталость тысячи сражений.
– Ваше величество, – адъютант осторожно приблизился, держа депеши как взрывоопасный груз, – донесения из Дрездена и Гамбурга. Прусские войска продвигаются быстрее, чем мы предполагали.
Наполеон кивнул, не отрывая взгляда от карты, где красные отметки росли подобно раковым опухолям. – Оставьте их здесь и идите. Пусть никто не беспокоит меня до рассвета.
Когда звук шагов растворился в коридоре, император вновь погрузился в свои размышления. Тишина стала ещё более гнетущей, наполненной призраками его прошлых триумфов. Аустерлиц, Йена, Ваграм – все эти славные имена теперь казались насмешкой над его нынешним положением.
С методичной точностью, рождённой от отчаяния, Наполеон потянулся к гусиному перу и придвинул к себе лист дорогого пергамента. Бумага перед ним представляла больше чем дипломатическую переписку – это была спасательная верёвка, переброшенная через пропасть его рушащейся империи. Каждое слово должно быть тщательно выбрано, каждая фраза – вычисленный баланс между дипломатической вежливостью и едва скрываемой срочностью.
Перо замерло над бумагой, как меч над головой приговорённого. Наполеон закрыл глаза и позволил своему разуму окунуться в лабиринт политических расчётов. Россия – его величайший соперник, страна, которая не раз бросала вызов его гегемонии. Александр I – царь, чья загадочная натура всегда оставалась для него нерасшифрованной тайной. И всё же именно в этом союзе, казавшемся невозможным, крылось спасение его империи.
Письмо к царю Александру I стало формироваться медленно, словно драгоценный камень, шлифуемый мастером-ювелиром. Стратегический разум Наполеона работал через слои значений и подтекстов, взвешивая каждое слово на весах дипломатической необходимости. Скрип пера по пергаменту заполнял тишину, подобно молитве отчаявшегося грешника, взывающего к небесам о прощении.