Но в глубине души, в тех тайных уголках его души, которые он никогда не показывал миру, Наполеон чувствовал, как что-то важное умирает. Может быть, это была последняя искра его человечности, которая всегда тлела под слоями имперской брони. Он знал, что после этого письма он навсегда изменится, став не просто императором, но и отцом, который пожертвовал счастьем своего ребёнка ради призрачной надежды на спасение империи.
Внутренний конфликт Наполеона достиг своего апогея, когда в дверь кабинета постучали, и в комнату вошёл очередной адъютант с новыми донесениями о свежих поражениях. Помощники скользили туда и сюда, подобно теням, неся новости, которые придавали каждому слову его письма ещё большую срочность. Испанский фронт рушился ещё быстрее, германское сопротивление становилось смелее, а его маршалы посылали всё более отчаянные мольбы о подкреплениях, которые он не мог предоставить.
– Ваше величество, – молодой офицер приблизился с дрожащей стопкой депеш, – маршал Сульт сообщает, что положение в Толедо критическое. Он просит немедленной помощи.
Наполеон не поднял глаз от письма, но его рука на мгновение замерла. – Скажите маршалу, что он должен держаться любой ценой. Помощь будет… скоро.
Ложь прозвучала горько на его языке. Он знал, что никакой помощи не будет, по крайней мере, не в том виде, в каком её ожидал Сульт. Единственная надежда лежала в этом письме, в этом отчаянном предложении союза, которое он набрасывал дрожащими пальцами.
Когда офицер удалился, Наполеон вновь погрузился в писание. Каждое новое бедствие укрепляло ужасную арифметику его положения – только союз с Россией мог предоставить ресурсы и безопасность, необходимые для стабилизации его империи. Его гордость, этот возвышающийся монумент его прошлых побед, яростно сражалась с растущим отчаянием, которое грызло его стратегический разум.
Император, который когда-то диктовал условия побеждённым врагам, теперь оказался в положении просителя, вынужденного предложить своё самое драгоценное сокровище – свою дочь – в обмен на спасение. Каждое слово письма стоило ему частицы его легендарной гордости, но он продолжал писать, понимая, что у него нет выбора.
Воспоминания о прошлых триумфах мелькали перед его глазами, подобно кадрам из далёкого сна. Коронация в Нотр-Дам, когда он сам возложил корону на свою голову, демонстрируя миру, что его власть не зависит от божественного соизволения. Встречи с королями Европы, которые склонялись перед его гением. Парады победоносных армий, марширующих по Елисейским полям под восторженные крики толпы.