«Его Императорскому Величеству Александру Павловичу, Самодержцу Всероссийскому», – начал он, и каждая буква ложилась на бумагу с тяжестью имперской печати. Формальные обращения текли из-под его пера, но за ними скрывались глубины отчаяния, которые он не мог позволить себе выразить открыто.
Наполеон предлагал не просто мир между их народами, но нечто гораздо более связывающее – династический союз через брак между их наследниками. Мысль о том, что его дочь Жозефина станет мостом между двумя империями, пронзила его сердце острой болью. Но император подавил эти чувства, понимая, что личные привязанности не могут стоять на пути имперской необходимости.
Когда Наполеон писал, его мысли неизбежно обращались к человеческой цене его предложения – к его дочери Жозефине, которая должна была стать краеугольным камнем этого политического союза. На мгновение сердце отца вступило в войну с волей императора, болезненно сжимаясь от мысли о личной жертве, которой он требовал от своего ребёнка. Вес этого решения давил на него, словно физическая ноша, заставляя его размышлять о том, что он предлагает будущее счастье своей дочери на алтарь имперской необходимости.
Жозефина – его единственная дочь, свет его жизни, девушка, чьи смеющиеся глаза напоминали ему о временах, когда мир казался проще, а победы – неизбежными. Он вспомнил её детский смех, звенящий в садах Мальмезона, её первые робкие попытки говорить по-латыни, её страсть к музыке и поэзии. Неужели он имел право распоряжаться её судьбой, как фигурой на шахматной доске?
Отцовская любовь тянула его совесть, словно невидимые цепи, напоминая о том, что за каждым политическим решением стоит живой человек с собственными мечтами и страхами. Но даже когда патриотический долг боролся с родительскими чувствами, железная воля Наполеона вновь заявляла о себе. Империи, напомнил он себе, строятся на таких жертвах, и те, кто стремится править, должны быть готовы пожертвовать личными желаниями ради великой цели.
Его дочь должна служить империи, так же как он служил ей всю свою жизнь, независимо от личной цены. Это было бременем власти, которое он нёс с самого начала своего восхождения, и теперь это бремя должно было перейти к следующему поколению. Жозефина поймёт, он в этом был уверен. Она воспитывалась, чтобы понимать, что личное счастье – это роскошь, которую не могут позволить себе те, кто рождён для служения истории.