Часть первая
Япония, 1927: Страна, разорванная пополам
Глава 1:
Шёпот перемен
Токио, апрель 1927 года
Токио, март 1927 года Утренний туман цеплялся за развалины Асакусы, словно стыдясь того, что предстанет взору, когда рассеется. Четырнадцатилетний Такеши, прижимая к груди свёрток с вчерашним рисом (подарок хозяйки чайного дома, где он мыл полы), пробирался мимо новенького здания "Токио Джаз-клуба". Из распахнутых окон лилась "Rhapsody in Blue", смешиваясь с криками разносчиков:
– Свежий номер "Ёмиури"! Банк "Мицуи" прекращает выплаты!
Девушка в платье Chanel , привезённая за 200 иен – стоимость 50 мешков риса) ловила своё отражение в витрине, где манекены в смокингах соседствовали с традиционными хаори. Её пальцы в кружевных перчатках поправляли подвязку, когда золотая заколка соскользнула с модной стрижки "а-ля гарсон".
"Чудесно, не правда ли?" – прошептала она по-английски, обращаясь к своему спутнику, американскому дипломату. В её голосе звенела та же фальшь, что и в позолоченном браслете (позолота уже слезала на сгибе).
В трёх шагах слепой ветеран Ито, потерявший зрение под Порт-Артуром, перебирал струны сямисэна. Инструмент, переживший войну, теперь трещал по швам – как и сам старик.
Перед ним лежали: жестяная кружка (бывшая банка из-под американской тушёнки), три сэна (хватило бы разве что на чашку бурды, что продавали в порту как "чай"), пожелтевшая фотография его роты (1904 год).
"Хару но Уми" ("Весеннее море") дрожала в его пальцах – не хватало одной струны (продана в прошлом месяце за миску супа). Прохожие бросали взгляды:
Молодая модница фыркнула: "Какая архаика!" Банковский клерк замедлил шаг, но вспомнил, что сегодня нужно внести платёж за новый костюм
Лишь старуха в поношенном кимоно остановилась и прошептала:
"Ито-сан… Вы ведь играли это перед атакой?"
Девушка в Chanel тем временем смеялась над шуткой американца:
"Oh, these quaint Japanese musicians! So… authentic!"
А сямисэн продолжал играть. Последняя струна звенела, как сигнальная проволока на передовой, предупреждая о том, что все они – и модница, и ветеран, и даже самодовольный американец – уже стоят на краю нового бедствия. Но кто в 1927 году мог услышать этот зов?
Дождь смывал золотую пыль с витрин Matsuzakaya, где манекены в европейских костюмах соседствовали с кимоно из дешёвого вискозного шёлка – новое слово японской текстильной промышленности. В луже у ног девушки в платье Chanel плавала обёртка от американской жевательной резинки Wrigley’s, которую она только что бросила, сморщив нос: