– Да брось ты, Белогор, отлично же отдыхаем! – пьяно перебил его Добран.
– Я сказал привал, значит, привал! Где твоё снаряжение?
– Вон там! – Добран неуверенно махнул рукой в сторону какого-то камня, видневшегося метрах в десяти.
– О, боги! От границы с Бесовыми землями меньше версты, а ты оружие без присмотра бросаешь! Я разведу костёр!
– А я попробую стоя облегчиться «по-маленькому». И я еще не знаю, кому из нас будет сложнее! – С этими словами, расстегнув штаны, Добран рухнул на землю и залился безудержным хохотом.
Белогор стоял на холме и осматривал окрестности. У его ног, со спущенными штанами, посапывал Добран, так и не сумевший одолеть коварное притяжение земли.
Вечерело, на небе загорались первые звезды. Пьяное бормотание Добрана, которое с натяжкой можно было назвать песней, доносило обрывки навязчивой мелодии из харчевни и начинало невыносимо раздражать Белогора.
– Нужно расставить ловушки! – Белогор взглянул на спящего друга, словно ища одобрения, и пошел ставить метки.
Добран тонул в липком омуте дурман-воды, и прошлое, словно призрачный театр теней, разворачивалось перед его внутренним взором. Вот она, его зазноба, полуобнаженная, юная богиня, сотканная из света и зимней прохлады. 2766 год, юность дышит в затылок, а в крови бушует ураган гормонов. Он, мальчишка, ослепленный ее русой красотой. Каждый поцелуй в шею – укол блаженства, дурманящий аромат ее кожи и волос. Она смеялась – звонко, беззаботно, а по ее
телу бежали мурашки, словно от прикосновения самой зимы. Первая ночь… Он помнил все до мельчайших деталей, словно выгравированное на хрустале памяти.
Зимним вечером, как видение, она постучалась в его дверь. Нежданная гостья, укравшаяся от школьных занятий, чтобы разделить с ним этот миг. Он, ошеломленный, провел ее наверх, и после долгой прелюдии из украденных
поцелуев, уложил на смятую постель. Красавица уже была полуобнаженная, на ней оставались только трусики:
– Как так, ты уже голая, а на мне еще столько одежды? – шутливо проговорил Добран, в надежде разрядить обстановку.
В мгновение ока сбросил с себя оковы одежды, оставшись лишь в фамильных трусах. Ее улыбка опалила его щеки румянцем смущения. Воистину, она была воплощением красоты. Аккуратные груди, увенчанные розовыми, юными бутонами сосков, заставляли сердце биться в бешеном ритме. Его охватило неукротимое желание – заполнить ее собой до краев, раствориться в ее сущности, оставив там нетленную частицу себя. Но неопытность и лишь пыльные страницы эротических трактатов были его нерадивыми наставниками в этот миг. Он силился источать уверенность, дабы завоевать ее доверие, "специалист в семенных трусах", – усмехнулся он про себя, пытаясь скрыть дрожь волнения.