Рязанский князь Юрий Ингваревич, чье сердце замирало от предчувствия неминуемой грозы, отправил сына своего Федора с несметными дарами к Батыю, надеясь смягчить сердце хищного зверя, утолить его алчность золотом. Но вместо милости юный князь встретил лишь ледяное презрение и лютую смерть за непреклонность духа, за отказ склонить гордую главу перед поганым игом. Батый же, словно паук, плетущий сети обмана, посулил мир, потребовав взамен не злато и каменья, но живую плоть – княжескую дочь или сестру на ложе свое. И нашелся среди рязанских вельмож Иуда, чья зависть чернее самой преисподней, нашептавший Батыю, что княгиня Евпраксия, жена Федора, – «лепотою тела красна бе зело, родом царским горда». И вспыхнул Батый, «распаляясь в похоти своей», потребовал, словно зверь, кипящий похотью: «Дай, князь, видеть мне жены твоей красоту!». Но Федор, княжич Рязанский, плюнул в лицо ему с презрением: «Неполезно бо есть нам, христианам, тебе, нечестивому, водить жен своих на блуд!». Ярость Батыя, словно адское пламя, взметнулась ввысь, и тотчас князь Федор был предан смерти, а тело его брошено на растерзание диким зверям. Но Апоница, воспитанник княжеский, чья верность была крепче стали, украл тело господина и, словно ветер, помчался в Рязань, дабы поведать княгине Евпраксии Федоровне о лютом горе. Евпраксия Федоровна, гордая рязанская княжна, чья честь была дороже жизни, не желая жить в позоре, предпочла смерть бесчестию. Обняв свое дитя, словно ангела, бросилась с высокой башни в пропасть, совершив свой трагический «прыжок в бессмертие», верная славянским заветам чести и доблести. И Апоница, словно осиротевший волк, выл над телом Федора, оплакивая своего господина. А Рязань, погруженная во тьму скорби, рыдала о падении своей надежды, словно мать, потерявшая сына.
24 ноября 1237 года, когда над Русью сгустилась предрассветная тьма, словно саван, княжеский совет Рязани принял решение, пропитанное горечью отчаяния, – воззвать о помощи ко всем княжествам Киевской Руси. И поехали гонцы, представительные бояре, просить помощи военной в борьбе с ордой хана Батыя. В город Чернигов был отправлен боярин Евпатий Коловрат, чье имя звучало, как набат, пробуждающий сердца к битве. Вся рязанская дружина, разделенная на две неравные части – "старшую", сотканную из горделивых боярских родов, и "младшую", собранную из простых, но отважных воинов, возложила на Коловрата последние надежды. Именно ему, представителю старшей дружины – боярину, предстояло донести до Чернигова мольбу, крик о спасении, подобный предсмертному хрипу раненого зверя. Во-первых, у многих рязанцев корни уходили глубоко в черниговскую землю, а во-вторых, Евпатия Коловрата связывала давняя, словно выкованная из стали, дружба с самим Михаилом Черниговским, с которым они вместе в юности изучали мудрость в стенах Киево-Печерской лавры. И вот, в тот же вечер, Коловрат, собрав вокруг себя горстку бесстрашных воинов, отправился в Чернигов, словно луч надежды, пронзающий мрак надвигающейся бури, словно свеча, горящая во тьме.