Пульс.
Это слово возникло в его сознании и застыло, холодное и ужасающее.
Он встал и, шатаясь, подошел к окну. Его руки дрожали, когда он отодвинул тяжелую штору. Серый, безрадостный свет хлынул в комнату, заставив его прищуриться. Он посмотрел вниз, на улицы, которые мог видеть из своего окна. Машины ползли, как насекомые. Люди – мелкие, суетливые фигурки под дождем. Все как обычно. Но он больше не слышал их по отдельности. Он слышал их всех вместе.
Их движение, их жизнь, их присутствие сливались в этот единый, мощный гул. Это не был шум их деятельности. Это был шум их существования.
Это был пульс города. Не метафорический, не поэтический. А самый настоящий, физически ощутимый. Артстусс был живым организмом. Гигантским, больным, гниющим организмом. Его улицы – это артерии. Его переулки и канализация – вены. А миллионы его жителей – это кровяные тельца, которые текут по этим сосудам, создавая этот бесконечный, низкий гул жизни.
Раньше он был отделен от него. Он был инородным телом, наблюдателем. Но теперь… теперь он был подключен. Укус в том переулке не просто ранил его. Он вставил ему в шею штекер. И теперь он слышал дыхание зверя. Он чувствовал его пульс в своих костях.
Он отшатнулся от окна, его спина ударилась о холодную стену. Он сполз на пол, обхватив голову руками. Жар, боль, сенсорная перегрузка – все это было ничто по сравнению с этим новым, чудовищным знанием. Он больше не был просто жителем Артстусса.
Он становился его нервным окончанием.
Дрожащей рукой он нащупал на стене выключатель и включил свет в ванной. Лампа над зеркалом замерцала и зажглась с тихим гудением, которое теперь резало слух. Он зажмурился, привыкая, а потом заставил себя посмотреть на свое отражение.
Зрелище заставило его застыть. Из зеркала на него смотрел незнакомец. Лицо было бледным, почти мертвенно-белым, с темными кругами под глазами. Губы потрескались и потеряли цвет. Но не это было самым страшным.
Он наклонился ближе, почти касаясь лбом холодной поверхности зеркала. Его взгляд был прикован к шее.
Это больше не было похоже на синяк. Темное пятно вокруг двух проколов увеличилось, его края стали неровными, рваными, как клякса на промокашке. Сами ранки затянулись, но не зажили. Они превратились в два маленьких, похожих на кратеры углубления с почерневшей кожей по краям.