‒ Онанизмом, – с наигранной грустью ответил Одиссей, театрально вздохнув.
‒ Я это уже поняла, – быстро сказала она, – от тебя другого и не ждала. Что ты делаешь в свободное от словесного онанизма время?
‒ Немножко живу.
‒ Немножко живешь?! – вспылила Нора. – А писать за тебя кто будет? Ты должен писать, как в последний раз! Ты должен доказать, что достоин места, которое ты занимаешь! Разве мы на художественном совете не доходчиво тебе объяснили, что ты должен писать и писать, писать и писать?! Разве мы не создали тебе райские условия? А где результат, где он? Остался в прошлом квартале? Ты каждый день, каждый час должен доказывать, что мы не зря в тебя вложили деньги! А пока вместо результата я вижу гору немытой посуды на твоем кухонном столе, – брезгливо поморщилась Нора, кинув взгляд в сторону кухни, дверь в которую была открыта, – Да, кстати, там не только ели, но и пили. Могу я поинтересоваться по какому поводу был праздник? Что отмечали? – недовольно прошипела она, направившись на кухню. Одиссей последовал за ней.
Нора действительно была вне себя от ярости, ведь именно на Одиссея она возлагала самые большие надежды, а он не спешил оправдывать ее ожидания, работая спустя рукава. Было видно, что первый успех сильно вскружил ему голову, а дальше ему как будто стало не интересно. У Норы не могло уложиться в мозгу, как можно так наплевательски относиться к своим обязанностям и не соблюдать условия контракта.
‒ Неужели ты не понимаешь, что еще одна оплошность – и твое место тут же займут другие писатели? Причем в самые кротчайшие сроки. Неужели ты не понимаешь, что без нас ты никто? – громко произнесла Нора. – Эх, – махнула она рукой, – теперь тебе нужно поработать как следует, чтобы заслужить снова наше доверие. Тебе нужно работать в миллион раз лучше, чем прежде. И поверь мне, – взглянула Нора на свой красный маникюр, – я сюда не шутки с тобой приехала шутить. Все очень и очень серьезно, – покачала головой она. – Ситуация почти патовая. Ты в крайне невыгодном положении.
Кухня была маленькой, неудобной и неуютной. На окне – белые жалюзи не первой свежести, на столе и раковине – куча немытой посуды, на холодильнике – четыре магнита, и один из них в форме большой черепахи, на панцире которой было написано «Дратути». Одиссей молча стоял, прислонившись спиною к стене и скрестив на груди руки, он слушал Нору, как слушают радио. На его лице было написано безразличие. Но вдруг Одиссей вдруг произнес: