– Отстань! – вырвалось у Людмилы, тихий, надломленный крик, больше похожий на стон раненой птицы. От боли и унижения на глазах выступили крупные слезинки, сверкнувшие на солнце чистыми, бриллиантовыми искрами. Этот беззвучный плач, эта дрожь в тонких, хрупких плечиках словно перелились через край чаши Володиного терпения. Все сомнения испарились, как лужица на асфальте под тёплым апрельским солнцем.
Он сорвался с места, как отпущенная пружина. Сандалии его застучали по нагретому за день асфальту – сухим, отрывистым барабанным боем, возвещающим поход детской ярости. Подбежав, Володя резко, со всей силой отроческого негодования, толкнул Захара в плечо. Тот, не ожидая столь решительного вторжения, отлетел на пару шагов, споткнувшись о корявый, выпирающий из-под асфальта корень липы и едва удержав равновесие.
– Отстань, тебе сказали! Не лезь к ней! – Голос Володи прозвучал неожиданно твёрдо, звонко разнёсся по двору, привлекая всеобщее внимание, как внезапный удар колокола. Несколько ребят поблизости замерли, превратившись в зрителей. Даже мяч, летящий в игре, на мгновение застыл в воздухе, зависнув в нерешительности.
– Хочу и лезу! Тебе-то что? – Конопатый задира ехидно ухмыльнулся, учуяв, как ему показалось, слабину, но в его глазах мелькнуло замешательство, словно он обнаружил на своём привычном пути неожиданную преграду. – Ага, влюбился, да? Вот оно что! – Он окинул взглядом зевак, ища поддержки, но наткнулся лишь на холодное любопытство, на взгляды, лишённые сочувствия.
– Не твоё дело! – Володя смутился, густо покраснев до самых корней волос, но мгновенно овладел собой. Выдавать свои истинные чувства казалось ему верхом унижения. – Я просто не люблю, когда слабых обижают! Чего ко мне не пристал? Или к другим ребятам? – Он широко расставил ноги, сжал кулаки, всем своим видом демонстрируя готовность стоять насмерть. Где-то в глубине груди, под рёбрами, дрожало нутро, то ли от ярости, то ли от страха, но отступать Володя не собирался. Не сейчас.
– Захочу – и к тебе пристану! Я никого не боюсь! – Захар выпятил грудь, но в его голосе зазвучала фальшивая нота, явно выдававшая неуверенность. Он метнул взгляд на сгрудившихся ребят, не видя в их глазах ничего, кроме отстранённого наблюдения.
– А может, это ты в неё влюбился? – Володя пустил в ход хитрость, в основном, чтобы отвести подозрения от собственного сердца, но сама мысль о том, что это может оказаться правдой, заставила его сердце болезненно ёкнуть. Он краем глаза заметил, как щёки Людмилы, всё ещё влажные от слёз, вспыхнули ярким румянцем, создавая пронзительный контраст с рассыпанными светлыми прядями, как спелая вишня на фоне рассыпанной пшеницы.