Когда сознание начало возвращаться, я ощутила, как моя грудь тяжело вздымается, а соски, все еще чувствительные после его грубых ласк, болезненно пощипывают от соприкосновения с кружевным бюстгальтером. Веки казались непомерно тяжелыми, будто я только что вынырнула из глубины океана, и соленая вода все еще щиплет глаза. В ушах стоял звон, перекрывающий все другие звуки – даже собственное прерывистое дыхание.
Он медленно вынул пальцы, и я услышала неприличный мокрый звук, от которого по спине пробежали мурашки. Когда я приподняла веки, то увидела, как он подносит пальцы ко рту и облизывает их – медленно, намеренно, не отрывая от меня своих ледяных синих глаз, в которых читалось что-то первобытное и опасное. Капля моих выделений блестела на его нижней губе, прежде чем он слизал и ее.
– Ты именно такая, какой я тебя представлял, – произнес он, и его голос, обычно такой четкий и холодный, теперь звучал слегка хрипловато. – Смесь греха… и той булочки с корицей, что ты покупаешь по утрам в кофейне на углу.
Мое сердце пропустило удар. Он знал. Он изучал мои привычки, мои маршруты, мои маленькие слабости. Эта мысль должна была испугать меня, но вместо этого внизу живота пробежала новая волна возбуждения. Он заметил, как я каждый вторник и четверг заворачиваю в ту самую кофейню, где беру кофе с двойной порцией корицы и ту самую булочку, которую потом крошу птицам на скамейке у фонтана.
Я всегда была удобной девочкой. Послушной дочерью, которая никогда не спорила с матерью, даже когда та выбирала за меня платья, друзей и университет. Примерной студенткой, аккуратно подчеркивающей важные места в учебниках желтым маркером и никогда не выходящей за поля. Покладистой любовницей, которая терпела, когда было некомфортно, и делала вид, что получает удовольствие, когда на самом деле просто ждала, когда это закончится, чтобы побыстрее одеться и уйти.
Но Эвон… Эвон не хотел удобства. Он требовал правды – той самой правды, что сейчас заставляла мое сердце бешено колотиться, а ладони – дрожать. Он разглядел во мне то, что я сама годами старалась не замечать: жажду потерять контроль, желание быть не удобной, а настоящей, даже если это означало быть грубой, эгоистичной, ненасытной.
– Софи. – Он произнес мое имя мягко, почти ласково, но в его голосе чувствовалась стальная нотка, от которой по спине пробежал холодок. Его руки, все еще пахнущие моим возбуждением, легли на мои бедра, оставляя влажные отпечатки на коже. – Ты дрожишь.