Надишь промолчала, хотя знала, что это правда. Только крайняя необходимость приводила кшаанцев в больницу, где им приходилось просить помощи у ровеннцев.
– Какая это по счету ампутация на этой неделе? Седьмая? Восьмая? Некоторые люди так глупы, что ставят расовые предрассудки выше их собственного благополучия, – Ясень сдернул окровавленные перчатки и зашвырнул их в мусорный бак. – Приберись здесь. Позже я жду тебя в моем кабинете. Сейчас… – он бросил взгляд на круглое табло часов, подвешенных к покрытой белым кафелем стене, – …почти семь. В восемь пятнадцать ты должна быть на месте.
В это время ординаторская пустовала. Дежурные врачи появлялись там не раньше девяти, после обхода. Встреча пройдет без свидетелей.
– Вы хотите поговорить со мной? – осторожно осведомилась Надишь. – О чем?
– О, ты узнаешь… – пробормотал Ясень, направляясь к выходу. Он снял маску, а затем и хирургическую шапочку, высвободив свои рыжие волосы. – Ты узнаешь.
Он ушел, оставив ее наедине с бессознательным пациентом. Прооперированная рука, теперь странно укороченная, с торчащей из нее дренажной трубкой, покоилась на сложенной в несколько слоев марле. Несмотря на смуглость кожи, лицо пациента выглядело страшно бледным, но сердце билось ровно, сильно. Холодные, лишенные сочувствия слова Ясеня продолжали громыхать у Надишь в голове: «Безработный. Нищий». Такой молодой… не больше двадцати. Надрывал спину ради куска хлеба, но жил все-таки, строил какие-то планы, надеялся на лучшее. Хватило всего лишь одной щепки от грязного, груженного немытыми овощами ящика, ушедшей глубоко в мякоть пальца, и вся его жизнь пошла прахом. Надишь сцепила пальцы, пытаясь унять дрожь. В восемь… Может быть, уже совсем скоро она сама станет безработной и нищей. Когда тот, кто не проявил сочувствия к этому юноше, определит ее будущее.
Ровно в восемь пятнадцать, угрюмая и настороженная, Надишь шагнула в пустую ординаторскую. Дверь в кабинет Ясеня была приоткрыта, из-за нее сочился свет. При ее появлении Ясень, сосредоточенно делавший записи в медицинской карте, приподнял голову.
– Закрой дверь и сядь, – он указал на прикрытую тонким колючим одеялом койку, его персональное лежбище, где он мог прикорнуть во время ночных дежурств, хотя такая возможность предоставлялась ему нечасто.