Отступил, чтобы нахлынуть снова, потому что дом начал проседать. Угомонись, надо срочно выбираться, иначе не выбраться отсюда живым. Всё равно ничего он здесь не найдёт.
Руперт пнул напоследок тяжёлый ящик. Дощечка, прикрывавшая второе дно лопнула и из потайного отделения под ноги выкатился тусклый серый с чёрными прожилками камень. Больше всего камень был похож на обычную гальку из тех, что называют куриным богом. В дырку была продета обыкновенная засаленная верёвка.
Вот и все эмиссаровы сокровища. Руперт поднял странное украшение, крепко сжал в кулак, и уже размахнулся чтобы зашвырнуть находку подальше в угол. И тут в голове его что-то щёлкнуло, раздался пронзительный скрежет, и из этого скрежета прорезался голос безликий и стёртый. Голос произнёс одно слово:
– Надень!
И Руперт не посмел ослушаться.
Теперь от камня исходил обжигающий холод.
Снова раздался скрип и снова возник голос, от которого словно ледяной коркой сковывало сердце. И голос этот стал теперь чётче и словно бы ближе:
– Ты – другой. Мельче. Слабей. Но, возможно, это и к лучшему.
Да, серая крыса может оказаться полезней чёрного ворона.
Будешь мне служить. – Слова не звучали вопросом. Это был приказ. – Беспрекословно выполнять мои распоряжения. Станешь моим новым эмиссаром. Хотя, нет, от эмиссаров мало толку. Останешься собой. Никаких особых сил я тебе не дам. Зато я дам тебе власть. Если, конечно, ты будешь мне послушен.
Камень не снимай! Ни при каких обстоятельствах. Да ты, впрочем, и не сможешь.
И скорее беги отсюда – через пару минут от этого домишки и следа не останется.
Ну же, крыса, шмыг-шмыг в нору! Что, обидно? Ничего, человечишко, стерпишь. Зато и не прогадаешь.
* * *
Невесело гляделся осенний город. Осень едва началась, но было на виртенбургских улицах как-то не по времени неуютно, пасмурно и тоскливо. Промозглый ветер крутил палую листву, да только где привычное буйство красок, где пёстрая праздничная смесь лимонного и ячного, алого и пурпурного, оранжевого и золотого? – всё серо, словно подёрнуто глухой пыльной паутиной. Мужчины и женщины, старики и дети с одинаково угрюмыми замкнутыми лицами спешили скорее попасть домой, отгородиться стенами от всего тревожащего, от всего чужого и чуждого, отогреться чашечкой кофе, разговором с родными людьми. С моря наползал липкий туман. Сумерки спустились быстро. Ивара в который раз неприятно поразило, что даже на самых благоустроенных и людных улицах почти не осталось фонарей. Словно и не было их тут никогда.