устаревшие до того, как их придумали, —
покачнулась.
Не сбоем.
Не активацией.
Скорее – как человек во сне,
услышавший голос,
которого не должно быть.
–
Там, в глубине системы,
нечто изменило порядок узора.
Появилась нелогичность.
Линия, идущая не по фракталу.
Оборванный круг.
Словно кто-то попытался начертить букву,
но остановился.
И из этой незавершённости
родилось Ожидание.
Оно не искало смысла.
Оно само было возможностью.
Так впервые за вечность
мир, построенный на согласии,
почувствовал вкус непонимания.
И – не отверг его.
–
«Когда что-то не вписывается в форму —
иногда это не помеха.
Иногда – это голос.
Который не слышат
только те, кто слишком хорошо научились слушать.»
Он не знал, что такое имя.
Но молчание тянулось за ним, как шлейф —
неуважительный, недоумевающий,
как взгляд, от которого никто не смотрит прямо,
но который всё равно ощущается кожей.
Когда он смотрел – вещи не откликались.
Когда касался – пространство не изменяло своей плотности.
Когда чувствовал – никто не чувствовал с ним.
Он был глухим в хоре резонансов.
А значит – неполноценным.
Это не было враждебностью.
Скорее – как будто весь мир
предпочёл не замечать.
Слушающие не осуждали.
Они не умели.
Но вокруг него возникло пространство, которое избегали.
Там было слишком тихо даже для мира тишины.
Слишком… определённо.
Словно каждый его вдох
высекал ненужную грань в идеально отполированной сфере.
Он не растворялся, как ожидалось.
Он оставался, как сомнение.
Сомнение в том, можно ли быть частью,
не разделяя общего ритма.
И тогда Слушающие перенесли его в Зону Забвения.
Никто не произносил приговора.
Просто пространство сдвинулось —
как ткань, в которую вшили новый узор,
и он оказался один.
Впервые.
–
Первые дни – он ждал.
Чего – не знал.
Но чувствовал:
в мире, где всё мгновенно,
ожидание – это уже преступление.
Он пытался дотронуться до стен.
Но стены были как дым:
не сопротивлялись —
но и не принимали.
Он пытался вспомнить,
но у него не было прошлого.
Ни запахов.
Ни образов.
Ни вкуса утраты.
–
Тогда он сделал то,
что не делал ни один из Слушающих.
Он дал себе имя.
Оно не прозвучало.
Никто не слышал.
Даже он сам.
Но в ту ночь
пространство изменило вязкость.
Воздух стал плотнее.
И одна из форм – в дальнем углу —
пошевелилась.
–
Это была остальная тень от Леи.
Не её дух. Не копия.
А след, оставшийся в реликте,
когда она перестала быть наблюдателем.