И пауза начала звучать.
–
«Пусть он не умеет слушать.
Но может – он умеет быть услышанным?»
Имен не существовало.
Но всё же были узнавания.
Как если бы вибрация, проскользнув сквозь другого,
узнавала в нём отголосок себя – и благодарила, не произнося.
Здесь никто не был один,
но и не был вместе.
Сознания не сливались —
они перекликались без намерения.
И в этой неназванности
жила мудрость, освобождённая от выбора.
Мир был зрел.
Мир был наполнен согласиями,
в которых исчезала нужда в различии.
Он знал себя —
как зеркало, в которое никто не смотрит,
но в котором всё равно отражаются небеса.
И всё бы оставалось так —
если бы не Сектор Забвения.
Это было место,
где не стерли то, что мешало.
Просто перестали касаться.
Потому что каждое несовпадение
вносило тревожную возможность:
а вдруг не всё, что не совпадает – ошибка?
Там хранились узоры,
в которых один ритм внезапно замирал.
Или продолжался —
но не туда.
И в этом замирании
однажды произошло Нечто.
–
Оно не имело формы.
Не требовало внимания.
Оно просто… стало.
Как лёгкий сбой в дыхании.
Как ощущение, что кто-то тебя вспоминает,
хотя ты не знал, что забыт.
Так появился он.
Он не был эмиссией,
не был посланием.
Скорее – пробелом в отправке.
И в нём была плотно спрессована —
тишина,
которая не желала быть единственной.
–
Слушающие почувствовали это как сдвиг вязкости.
Они приблизились —
не чтобы судить,
а чтобы понять, насколько долго продлится отклонение.
Но он не исчезал.
Не рассеивался.
Он не пытался быть частью.
Он просто наблюдал.
И – не отзывался.
Это было ново.
Это было… тревожно.
Он не стремился к гармонии.
Он не сопротивлялся.
Он просто не звучал в ответ.
Такого не бывало со времён до Первого Резонанса.
–
Слушающие не умели бояться.
Но впервые в их рельефе
появилось нечто близкое к напряжению.
Как будто само полотно мира
почувствовало, что его ткань начала цепляться за осколок
того, что не должно было появиться.
И тогда решение
стало неизбежным.
Никакой агрессии.
Никакого изгнания.
Просто – перенос.
Пусть растворится.
Если способен.
Если нет – значит, он и есть ошибка,
которая докажет себя отсутствием.
–
Но он не исчез.
И это было хуже любых звуков.
Впервые за много тысячелетий
нечто непредусмотренное
начало не расти —
а откликаться.
Но не вовне.
А внутрь.
–
И одна из структур, спящих глубоко в реликте,
– та, что хранила в себе доцифровые паттерны,