Я заканчивал очередной из тысячи обход, когда внезапно нагрянул Зубов на своем неизменном фирменном вертолете. На секунду ощутил что-то похожее на облегчение – хоть какой-то живой человек в этой ледяной тайге, пусть даже это и… Зубов. Пахнущий перегаром, солярой, но и… Большой землей.
– Подзадержался, – подумал я, щурясь на темную точку в белесой дымке. И впрямь. Неделю назад должен был прилететь, двадцать восьмого числа. Ну, припасов вполне хватало, поэтому и не критично.
Вертолет устало плюхнулся на нерасчищенную посадочную площадку, взметнув тучу снежной пыли. Дверь открылась, и из нее вывалился тучного телосложения мужчина. Краснолицый, плотный мужик лет пятидесяти – это был Зубов.
– Здорово, отшельник! – прогремел он, протягивая мне свою широченную ладонь. Его голос, усиленный эхом от построек, показался мне оглушительным. – Не замерз тут к едрене фене-то?
– Привет, Егорыч. Держимся, – стандартно ответил я. – Чего с опозданием? Неделю уж как должен был прибыть. Погодка, поди, нелетная?
Зубов отмахнулся, и мы усердно, скользя на снегу и кряхтя, принялись таскать ящики с консервами и мешки с крупой на склад. Воздух наполнился забытыми запахами: картона, типографской краски с газет, даже едва уловимым ароматом свежего хлеба, который он, наверное, ел перед вылетом.
– Да уж, погодка так погодка, – сказал он. – Ты ж радио слушаешь, да? Значит, небось, слыхал, нет? В Киеве, вон, переполох какой-то. Всех вывозят, эвакуация. А по телевизору молчат, вроде как и не происходит ничего. Нас вот и держали, не давали на вылет разрешения. Чегой-то в Припяти там у них произошло, по слухам.
Что-то произошло? Странно. В эфир последние несколько дней я не выходил – апатия и усталость искать то, чего, скорее всего, и не существует вовсе. Возможно, потому и не слышал ничего.
Он вытащил из вертолета ящик водки – свой неизменный презент, чтоб, как он выразился, «со скуки тут мне не помереть», хотя с таким подходом я тут скорее сопьюсь, чем помру со скуки. Да и хрен бы с ним. Чего за инцидент такой, что аж эвакуацию объявили? Хотя меня уже ничем не удивишь…
С Егорычем мы посидели где-то с час, выпили по стакану беленькой, пообщались. Наконец-то станция хоть немного ожила: шум, суета, запах табака – то, чего я так долго не ощущал, ворвалось в мою жизнь кометой. Немного, конечно, стыдно признавать, но я был рад прилету Егорыча.