Фёдор, ставивший на стол глиняные кружки, замер, широко раскрыв глаза. Отец Варнава не протянул руку за бумагой. Он лишь повернул голову в ту сторону, где стояла Божена с документом. Слепые глаза, казалось, оглядывали её неторопливо. На его морщинистом лице не было ни покорности, ни страха. Была лишь глубокая, бездонная печаль и… предостережение.
– Святейший… – произнёс он тихо, почти шёпотом. – Его благословение… – Он замолчал, словно взвешивая слова. – Да будет воля его. – Он медленно перекрестился. – Книги в библиотеке. Фёдор укажет. Но помните, чада: – его голос окреп, обретая внезапную властность, – бумага бумагой, а душа душой. Знание без страха Божия – путь во тьму. И буря близко. Великая буря. Приготовьтесь.
Его последние слова повисли в холодном воздухе трапезной, сливаясь с нарастающим воем ветра за стенами. Фёдор нервно перекрестился. Аня опять невольно коснулась крестика под одеждой, ощущая ледяную тяжесть предупреждения старца. Божена же аккуратно сложила патриаршую бумагу и убрала в портфель. Её лицо было непроницаемым, но в глазах, устремлённых в сторону, где должна была быть библиотека, горел тот самый огонь предвкушения. Разрешение было получено. Официальные препятствия сняты. Буря, о которой говорил старец, была уже не только за окном. Она медленно поднималась внутри этих древних стен, и «Черные Тетради» ждали своего часа.
Работу начали на следующий день в помещении, которое когда-то служило монастырской библиотекой или скрипторием. Сейчас это была сырая, промозглая комната с зарешёченным окном. Несколько полуразвалившихся стеллажей упирались в стены, покрытые толстым слоем пыли и паутины. В центре на большом столе, покрытом чистым, но грубым холстом, лежала цель их приезда – стопка толстых фолиантов в потрёпанных кожаных переплётах. Кожа была тёмной, почти чёрной, с вытисненными странными, несимметричными узорами, которые казались то геометрическими, то зооморфными, но при ближайшем рассмотрении ускользали от чёткого определения. Это и были «Чёрные Тетради».
Аня, облачившись в белые перчатки и халат, с благоговением и осторожностью открыла первую. Страницы, изрядно поеденные жучком и влагой, были исписаны плотным, витиеватым почерком. Чернила поблекли, но текст местами читался. Это был смешанный конгломерат: богословские рассуждения, переплетавшиеся с алхимическими формулами, астрологическими схемами и фрагментами на неизвестных языках. Орнаменты на полях были особенно замысловаты – спирали, переплетённые змеи, глаза в треугольниках. От них веяло холодом и странной, подавляющей красотой.