Белое море в конце сентября было неласково. Свинцовые волны с пенными гребешками бились о скалы одинокого острова, куда утлый пароходик доставил двух продрогших пассажирок. Холодный ветер, пропитанный солёным дыханием севера, рвал платки и юбки.
Первой ступила на скользкие камни причала Анна Орлова. Двадцать пять лет. Природа одарила ее щедро – слишком щедро, как иногда казалось посторонним. Высокая, с фигурой, которой позавидовала бы любая петербургская балерина, она обладала лицом редкой, почти вызывающей красоты. Большие, чуть раскосые глаза цвета морской волны, обрамлённые густыми ресницами, высокие скулы, придававшие лицу аристократическую утончённость, губы естественно алого оттенка. Аня была благодарна своей красоте – она открывала двери, привлекала внимание, помогала добиваться желаемого в свете и учёбе. Но теперь она жаждала большего. Эта командировка в забытый скит была её шансом доказать свою ценность – не только в эффектной внешности, но и в уме, профессионализме.
Успех здесь, спасение уникальных рукописей, должен был стать пропуском в серьёзный научный мир, шагом к мечте о признании как учёного. Ветер внезапно рванул с новой силой, сорвав с головы лёгкий шерстяной платок и понеся его к воде. – Ой! – вскрикнула Аня, беспомощно глядя, как ткань уносится прочь.
Близ неё, спокойно ожидая, стояла Божена Ковальчук. Двадцать семь лет. Рядом с ослепительной Аней она казалась почти невидимкой – невысокая, хрупкая, в строгом, тёмном, отлично сшитом, но совершенно не привлекающем внимания костюме и практичных очках в скромной оправе. Увидев летящий платок, она, не раздумывая, рванулась за ним. Её движения были неловкими, она чуть не споткнулась о мокрые камни, но сумела настигнуть платок буквально у самой кромки ледяной воды. Подняв его, Божена отряхнула песок и молча, чуть смущённо, протянула Ане. Её лицо под невзрачной причёской оставалось серьёзным, без тени упрёка или ожидания благодарности, лишь лёгкая одышка выдавала неожиданный рывок. Она просто сделала то, что считала нужным.
– Спасибо, Божена, – Аня приняла платок, чувствуя неловкую смесь благодарности и смущения. Её собственная красота оказалась беспомощна перед стихией, а эта тихая, незаметная коллега проявила такую расторопность.
