Анна сидела в мастерской Эрмитажа уже третий час, не отрываясь от панно. Лампа освещала только её рабочее место, за окнами клубился серый питерский вечер. Шум музея стих, двери зала давно закрылись. Здесь, в хранилище, время будто переставало существовать. Только ткань. Только игла. Только её дыхание.
Она взяла тонкую иглу и вдевала нить. Монотонное, сосредоточенное движение. Каждый раз – как медитация. Или как мантра, которую она повторяла сама себе:
«Я могу это починить. Я могу удержать край. Я могу…»
Но в середине этой внутренней формулы вдруг что-то сбилось. Палец дрогнул, игла уколола кожу – совсем чуть-чуть, почти символически. Но кровь показалась тут же, тонкой каплей на белом латексе перчатки. И ткань, лежащая перед ней, будто откликнулась на это – вдруг стала ближе, роднее. Повреждение – не только у неё. Она сняла перчатку, посмотрела на палец. Странно, как легко кровь возвращает тебе реальность. И в этот момент – вспышка. Память. Детство. Густой запах лака и стирального порошка. Грубая ткань школьной формы. И иголка в руках матери.
– Сиди смирно, – говорила она, зажимая её плечо. – Не дёргайся. Если порвала – нужно зашить. Всё просто.
Тогда Анна ещё не знала, что ткань может быть символом. Что шов может быть исповедью. Она просто сидела на табурете, щурясь от света настольной лампы, и чувствовала, как иголка проходит сквозь ткань – прямо возле её ребра. Мать шила ловко, быстро. Но в каждом стежке было что-то нервное, жёсткое. Словно она не нитку прокладывала, а выдавливала злость.
– Всё рвёшь, – шептала она. – Вечно всё рвёшь. Ни к чему не бережна.
Это был один из тех моментов, когда ребёнок впервые ощущает: взрослые могут быть незащищёнными. Не всемогущими. И злость у них – от страха. А страх – от боли. Только тогда Анна этого не понимала. Она просто боялась. И старалась не дышать. Возвращение в настоящее было таким же резким. За окном громыхнуло – возможно, поздний автобус или мусоровоз. Город продолжал жить своей шумной, невидимой жизнью. Анна глубоко вдохнула. Взяла другую нить – бронзово-золотую, чуть толще обычной. Она не маскирует разрывы. Она их подчёркивает. Именно такие нити использовали в традиции, которую она полюбила – технике «видимого ремонта». Не скрывать. Показывать. Уважать травму как часть истории.