Первые стежки получались неуверенными. Как шаги после падения. Но постепенно в пальцах вернулась точность, в плечах – устойчивость. Ткань поддавалась. И в этом процессе было что-то большее, чем просто реставрация. Это была исповедь. В каждый стежок она вкладывала мысль. В каждый прокол – воспоминание. В каждую петлю – часть себя. Снаружи – ни звука. Внутри – почти покой. В этом была её свобода. Пусть даже хрупкая, временная.
Лампочка над рабочим столом в архивной мастерской снова замигала, выдохлась, как будто пыталась изобразить утомление. Анна подняла голову, щурясь от мерцающего света. Она сидела слишком долго, забыв, что время вне этих стен вообще идёт. Мундир с разрывом остался на месте, но в голове – всё сильнее нарастал фон тревоги. Как будто внутри кто-то прошептал:
«Ты зашиваешь не ткань, ты пытаешься штопать то, что внутри тебя давно рвётся заново. »
Анна встала, потянулась. Спина заныла, как всегда, когда она пересиживала в одной позе. Она подошла к окну, отодвинула тяжёлую штору. За стеклом темнела Невская перспектива, где редкие машины скользили по асфальту, будто по чёрному льду. Где-то далеко внизу лаяла собака. Но этот мир был как за стеклом музея – она наблюдала за ним, не участвуя. В детстве ей казалось, что взрослые знают, как жить. Они уверенно водят за руку, объясняют, как правильно держать ложку, как переходить дорогу, когда нужно извиняться. Но теперь, во взрослом теле, с взрослыми обязанностями, она всё чаще чувствовала себя ребёнком, который просто надел чью-то одежду и играет роль.
Она села обратно. Ладонь легла на ткань. Разрыв был неровный – не фронтальный удар, а скорее излом, как если бы ткань подверглась внутреннему давлению и не выдержала. Иногда вещи разрушаются не снаружи, а изнутри.
Как люди.
Анна аккуратно провела пальцем по краю шва. Её техника реставрации всегда была щадящей. Она считала, что ткань должна сама подсказать, где ей нужен стежок. Резкие, незаметные швы – не её стиль. Её работа была видимой, но аккуратной – как старая рана, зарубцевавшаяся без попытки притворства. Она вспоминала, как впервые увидела, что ткань может быть похожа на человека. Это было во время практики на втором курсе, когда они с группой рассматривали детский халатик XIX века. Он был поношен, с пятнами внизу – видимо, ребёнок часто сидел на земле. Рукава были укорочены вручную, как будто мать продлевала жизнь вещи, стараясь удержать её в поле привычного. Тогда преподаватель сказал: