Глава 3: Тишина, которая не молчит
Слово «фигура» повисло в воздухе, тяжелое и окончательное, как надгробный камень. Лёха замолчал, его дыхание стало поверхностным, прерывистым, как у загнанного зверя. Он больше не смотрел на нас. Его взгляд, остекленевший и невидящий, был прикован к чему-то за нашими спинами, в черной бездне леса, или, возможно, к призракам собственного рассказа, материализовавшимся в его измученном сознании. Багровый свет умирающих углей рисовал на его лице жуткие, прыгающие тени, подчеркивая запавшие глаза и резкую линию сжатых губ. Казалось, сам акт повествования вытянул из него душу, оставив лишь оболочку, дрожащую от пережитого вновь ужаса.
Тишина, наступившая после его последних слов, была не просто отсутствием звука. Это была сущность. Плотная, вязкая, как смола. Она обволакивала нас, давила на грудную клетку, закладывала уши. Она была живой и голодной. Я ловил себя на том, что затаил дыхание, боясь нарушить это хрупкое, чреватое взрывом равновесие. Даже шипение углей казалось теперь кощунственно громким, вызовом этой всепоглощающей тишине. Иринка рядом со мной превратилась в статую страха. Ее пальцы, вцепившиеся в мой рукав, были ледяными, а широко раскрытые глаза, залитые слезами, отражали не свет костра, а только черную пустоту ночи и бездонный ужас. Она не плакала, не шевелилась. Она замерла, как кролик перед удавом, всем существом ощущая незримую, нависшую угрозу.
Лёха вдруг резко дернул головой, словно очнувшись от транса. Его глаза, дикие и выжженные, метнулись к нам, затем к костру, потом снова в темноту.
«Они… они стояли, – прохрипел он, голос сорвался на шепоте, едва различимом над нарастающим гудением в ушах. – Не двигались. Просто… смотрели. Сквозь туман. Чувствовалось… их много. Больше. Чем они видели сначала. По краям… в тени домов…»
Он замолчал, его горло сжал спазм. Он сглотнул с трудом, будто глотая колючий ком страха.
«Андрей… не выдержал. Заорал. Дико. Как резаный. Рванул… куда глаза глядят. В туман. Игорь схватил Ирину… и они… побежали. Туда же. Вслепую».
Рассказ Лёхи больше не был плавным повествованием. Он рвался обрывками, как кадры кошмарного сна, вырывающимися наружу под давлением невыносимого воспоминания. Каждое слово было выстрадано, вырвано из глубин травмы.
«Бежали… спотыкаясь. Падали. Туман… он лез в рот, в легкие. Холодный. Пах… пах гнилью и… старой землей. Как в могиле. Ирина упала… ногу подвернула. Крикнула. Игорь… подхватил ее. Остались… вдвоем. Андрея… не было. Словно… растворился».