Бамсы кивнул. Его поддержка была тиха, но весомей крика.
А Осман… Осман сидел, не шелохнувшись, и слушал. В нем враждовало сразу два Османа. Один – державный бэй, будущий строитель государства, внимавший каждому слову Акче Коджи, мечтавший о силе закона. Второй же – воин, чья кровь еще не остыла после попытки убийства, считал каждое мгновение промедления новым шансом для врага.
Страх – вот, что соблазняло. Быстрый страх… Он зачастую действеннее справедливости. Один показательный приговор – и город трепещет, враги замолкают. Только вот не вспять ли это шаг? Не кровь ли закрепит здесь власть, вместо обещанного adalet?
Он посмотрел на соратников – одни глаза полны ярости, другие тревожны, некоторые вовсе опустили взор – будто бы сомневаются в правильно выбранной цене.
Долго Осман молчал. А потом, холода в голосе больше, чем на ветру за стенами:
– Ты мудр, Акче-ага… Но нынче мудрость слишком скупа. Сегодня нам нужна сила, – выдохнул он, и зало наполнилось тенью войны. – Страх – тоже часть закона, если речь идет о спасении сотен. И ради этой сотни… пусть один заплатит завтра. Рассвет. Главная площадь. Казнить.
Слова его раскололись эхом, и даже у самых уверенных дрогнуло сердце: не слишком ли высока эта "цена справедливости"?
Казнь на рассвете и молчаливый упрек
Рассвет выдался безжалостно серым и холодным – словно сам небосвод не решался смотреть на то, что вот-вот произойдёт на главной площади Биледжика. Город разбудили раньше обычного: суровый голос стражи не оставил никому шанса остаться дома. На площади стоял эшафот – кривой, деревянный, словно сколоченный в спешке. Люди сбились в хмурую, тревожную толпу, пряча глаза и кутаясь в плащи.
Когда вывели ассасина, прозванного Скорпионом, в толпе прокатился шёпот. Кто-то кусал губы, кто-то крестился, кто-то откровенно отворачивался. Но сам Юсуф шёл прямо, расправив плечи – и в каждом его шаге было столько дерзости, сколько может вынести человек перед лицом смерти. Он не просил пощады. Не умолял. Не торопился с последними словами. Лишь остро глядел вдаль – на Османа, стоявшего выше всех, на ступенях цитадели.
– Ты можешь убить меня, щенок… – процедил он, голос звучал глухо, словно камень об лед. – Но за мной придут другие. Орёл никогда не прощает…
Договорить ему не дали. Всё произошло стремительно: палач не искал пафоса, быстро выполнил волю бея. Смерть пришла так же, как рассвет – буднично, холодно, неумолимо.