Его руки были мозолисты, что говорило о его многолетней работе с тяжёлыми предметами, с коробками, с инструментами. Эти руки не знали изысканных движений, но знали труд и тяжесть. Они были неуклюжими, но сильными, как и сам Том. Он был человеком, который не искал внешнего признания, и его сила заключалась не в том, чтобы что-то доказать, а в том, чтобы оставаться невидимым, делать свою работу и тихо жить своей жизнью.
Мэри – его жена, была женщиной, чье присутствие редко оставляло след в памяти. Её внешность была мягкой, как сама она – не яркая, но в то же время не совсем незаметная. Тонкие запястья, часто скрытые под длинными рукавами, создавали впечатление хрупкости, но на самом деле она была больше похожа на гладкий камень, который под влиянием времени и окружающих условий становился все более истёртым, без излишнего выражения эмоций. Её волосы – тёмного русого цвета, всегда собранные в аккуратный пучок, создавали ощущение порядка и аккуратности. Пучок на затылке был её фирменным знаком – всегда одинаковым, всегда безупречным. Возможно, для неё это было своего рода защитой от внешнего мира, способом сохранить хотя бы иллюзию контроля над чем-то в жизни. Но даже этот элемент заботы о себе был бы обыденным, если бы не её выражение лица. Мэри никогда не смеялась громко, не плакала сильно и не срывалась на окружающих. Если бы не её мягкий голос, который, казалось, был тоже частью её защитной оболочки, люди могли бы подумать, что она вообще не переживает ничего из того, что происходит в её жизни. Её голос был как шёпот, как мурлыканье, что-то успокаивающее, но при этом не вовлекающее в разговор. Это был голос, с которым она разговаривала с соседями, когда здоровалась, голос, который не производил ни раздражения, ни волнения. Она не повышала голос, даже когда кто-то мог бы быть раздражён. Простой, ровный, и при этом иногда кажется, что этот голос становился её оболочкой. В моменты напряжения, когда казалось, что мир вокруг трескается от какого-то давления, Мэри просто гасла. Она переставала быть тем, чем была. В её взгляде пропадала живость, как будто глаза потухали, и оставалась только пустота, куда будто бы поглощались все её мысли и чувства. Лицо становилось нейтральным, как холст, на котором не осталось следов ни радости, ни боли. Она была женщиной, чей внутренний мир скрывался за повседневной оболочкой. Не было в ней ярких эмоций – ни ярости, ни восторга, даже в моменты радости её лицо не меняло выражение. Она не была готова сражаться с жизнью, она была готова только выжить в ней, постепенно стираясь и растворяясь в её бескрайних просторах. Мэри как будто перестала существовать как личность, растворяясь в серых буднях, в домашней рутине и мелких делах.