Эмили была тихой, словно сдерживающимся ветром в холодный зимний день. Её серые глаза были поглощены чем-то глубже, чем окружающий мир, хотя на первый взгляд она была такой же, как и остальные. С длинными светлыми волосами, которые мягко касались её плеч, она никогда не выделялась в толпе. Её привычка носить наушники почти всегда, как щит, преграждала доступ к её внутреннему миру. Тихо сидя на задних рядах в лекционных залах, она наблюдала за миром через стекло, не вникая в разговоры и не участвуя в разговорах. Она была той девушкой, которую никто не замечал, но кто-то всегда чувствовал, что она находится рядом. Про неё говорили, что она не принесла проблем своим родителям, а её поведение было образцом дисциплины и спокойствия. Она не имела ярких увлечений, не привлекала к себе лишнего внимания, не пыталась выделяться из общей массы. Но, несмотря на свою бесцветность, что-то в ней тревожило. Она была слишком идеальной. Слишком сбалансированной. Слишком спокойной для того, чтобы быть нормальной в этом мире, полном хаоса и боли. Кто-то говорил, что ей просто повезло, а кто-то чувствовал – что её тишина скрывает нечто большее.
И был Джош – десятилетний сын Тома и Мэри. Весёлый, шумный, всегда в движении, он был настоящим вихрем в этом затмённом доме. Мальчик постоянно находился в каком-то процессе – то он гонял по двору на старом велосипеде, то забегал в дом, чтобы снова изловить мяч, который вылетал в окно, или запустить воображаемую армию пластиковых солдатиков в борьбу с воображаемыми врагами. На его одежде всегда было что-то грязное – пятна от еды, следы песка, мазки краски. Он часто разрывал коленки и не обращал на это никакого внимания, лишь быстро забинтовывал раны, если мать замечала, и снова мчался в двор.
Его рюкзак был всегда переполнен. В нём гремели машинки, карандаши, фантики, мелкие игрушки и бесконечные бумаги с незавершёнными рисунками. Он умудрялся закидывать туда всё подряд, и иногда его рюкзак становился как чёрная дыра, поглощая все вещи, которые только попадали под руку. Эти мелочи, казалось, были его маленьким миром, полным ярких красок, веселья и звуков, которые были такие же непоседливые, как и он сам.
Его искренний смех был как луч солнца, прорезавший облака. Это было редкое явление в доме, где всё происходило в вечном полумраке, но когда он смеялся, невозможно было не заметить. Его смех был громким, звенящим, с каким-то детским восторгом, который не знал границ. Он как будто был самым живым существом в этом доме, который от времени стал похоже на склеп, запечатанный в своём молчании. Каждый его смех выбивался из унылого фона Виллоу Лейн, словно трещина на матовом стекле – момент, когда всё вокруг становилось живым, ярким и настоящим.