Тайна двух лун - страница 22

Шрифт
Интервал


- Аламеда погибнет одна, и ты это прекрасно знаешь, Муна, - медленно, но упирая на каждое слово, проговорила Нита. - Мы все дали клятву держаться вместе и никого не бросать. Что бы ни случилось, - она начинала с беспокойством поглядывать в сторону тростниковых зарослей. Куда запропастился этот Лони? Нужно было пойти самой.

- Твоя Аламеда никакой клятвы не давала, - возразила Муна и, оставив свою работу, вскочила на ноги, не менее сильные и мускулистые, чем у Ниты, но куда более стройные и длинные. - Белянка чужая и никогда не пыталась стать частью нашего племени. Ты не заставишь её жить, если она сама этого не хочет. Мы все здесь сражаемся с наступающей водой. Каждый день, каждый проклятый миг. И я хочу, чтобы в тяжёлый час со мной были люди, готовые бороться со смертью, способные обхитрить её, а не те, кому всё безразлично, кто погибнет сам и станет гибелью для других, - Муна с вызовом смотрела на Ниту, а остальные одобрительно кивали в знак согласия.

- Ты слишком жестока к ней, сестра, - ответила с укором Нита, но позицию свою не оставила, словно вросши двумя ногами-столбами в утрамбованный тростник. - У неё горе в глазах. Всмотрись — в них написано, что она потеряла всё: свой дом, свою семью, свой народ и свою любовь. Но, кроме этого, я вижу в её глазах силу, затаившуюся силу одинокого волка, отбившегося от стаи. Вот увидите, Аламеда ещё поможет всем нам, она выпустит эту силу.

Муна хмыкнула, пожав плечами:

- Каждый из нас чего-то лишился, но мы боремся, а она… она как… как мёртвая.

- Правильно Муна говорит, - вновь сказала Найра. - Зови Лони, и отправляемся. Захочет — догонит вплавь.

- Вот-вот, - добавила Калу̀. - Не желает жить — только навлекает на всех гнев Богов.

- Верно! - подхватили другие. - Отплываем!

- На топях никто не останется! - вдруг обрывисто гаркнул чей-то трескучий голос — будто с хрустом отломилась сухая ветка. Однорукий старик Яс, всё это время молча сидевший под навесом, медленно повернулся к женщинам и обвёл их тяжёлым взглядом, всем своим видом показывая, как же он устал от этих разговоров. Морщины глубже обычного избороздили его лицо, ссохшееся, будто печёный корень мангра.

Гаркнул одно слово — и замолчал. Яс вообще был не из говорливых, но старейшину в племени почитали. Он единственный застал на своём веку прежний, цветущий Лакос. Одного слова Яса оказалось достаточно: женщины притихли.