- Оставь мне Лиз, - повторил я почти с мольбой.
- Не могу, - ответила она. - Лучше не мешай мне, тебе всё равно
ничего не изменить.
Незнакомка смотрела с холодной обжигающей решительностью, затем
поднялась и пошла прочь. Она ступала по воде и чем дальше
удалялась, тем больше принимала знакомые мне очертания. Волосы и
кожа светлели, походка становилась всё более лёгкой.
- Лиз, Лиз! - я бежал за ней по берегу, поднимая ногами брызги,
пока видение не исчезло за переплетёнными кронами деревьев. Меня
знобило, из груди вырывались всхлипы.
Я очнулся от холода. Вода в ванне давным-давно остыла, меня
колотила дрожь. Я вытерся и поскорее забрался под одеяло. Клаус
прав, думал я, снова засыпая, Лиз и её болезнь сводят меня с
ума...
Дневник Лиз попал мне в руки, когда всё уже было позади. Если бы
я только знал, что творилось тогда в её душе, я поступил бы иначе и
не стал бы слушать советов моего друга Клауса Майера. Но, к
сожалению, знать я этого не мог. Не ведал я и того, что происходило
в новом корпусе «Голубого леса». Нет, не подумайте. Это было самое
лучшее и комфортабельное здание клиники. Туда помещали особенно
состоятельных пациентов, но душа Лиз, запертая в этом красивом
доме, страдала больше прежнего.
Записывая свои воспоминания, я вдруг подумал, что мой рассказ
будет неполным без взгляда самой Лиз на события тех тяжёлых для нас
обоих дней, поэтому решил привести здесь некоторые выдержки из её
тетради.
Из дневника Лиз.
30 июня
Я сижу в кресле, возле зарешеченного окна. Кто-то побеспокоился
о том, чтобы оно не выглядело по-тюремному. Чугунное кружево
причудливой ковки с вплетёнными в него виноградными лозами, видимо,
должно внушать пациенту, что перед ним трельяж, поддерживающий
растущий снаружи виноградник. Но решётка всегда останется решёткой,
как её ни украшай. За нею белеют вдалеке вершины гор, колышутся от
вздохов ветра макушки сосен и лиственниц, проносятся в
стремительном полёте птицы...
Моя новая комната даже лучше прежней: просторнее, светлее, с
богатой обстановкой. На стенах — импрессионистские пейзажи, а в
вазах — всегда живые лесные цветы. Они прекрасны и будут ещё пару
дней источать сладкий аромат, но, на самом деле, уже мертвы. Порой
я ощущаю себя таким цветком, а порой — животным в зоологическом
саду. Оно заперто в клетке, на стенах которой нарисованы деревья и
реки, должные заменить зверю естественную среду, а снаружи, из-за
решётки, тянутся к нему живые ветви и слышится журчание настоящих
водоёмов.