Золотая клетка... чтобы держать подальше от людских глаз позор
семьи... С наследством мамы и замужеством Нэнси родители могут себе
это позволить. Теперь они богаты. Папа, наконец, отреставрирует
церковь и пристроит высокую башню. Такую, как всегда хотел — на
зависть соседям-баптистам. А Нэнси получит долгожданный билет в
высшее общество. Сестра так к этому стремилась. Впрочем, думаю, её
чувства к Тому искренни и она вышла за него не из-за денег. Порой я
завидую ей. Нэнси может любить и быть любимой, может следовать за
своим избранником, куда пожелает. А я… Разве есть у меня право на
любовь? Я даже показать свои чувства не смею, чтобы не обременять
здорового человека душевнобольной поклонницей...
Нет, в моей болезни нет ничьей вины. Я вовсе не сужу родных. Их
жизнь не может быть обусловлена моим недугом. Они нашли для меня
хорошую клинику, что ещё я могу требовать? Странно, но почему-то я
совсем мало думаю о них и почти не скучаю о доме. Наверное, так
даже лучше. Да и не хочется возвращаться в Америку, Швейцария
нравится мне куда больше. Горы совершенно пленили меня. Жаль
только, что теперь я вижу их в основном через решётку с виноградной
лозой...
Сейчас мне разрешается выходить на прогулку лишь в присутствии
медсестры и в строго отведённое время. Пятнадцать минут в день, в
сопровождении всегда молчаливой Анны, проносятся, как один миг. Всё
моё существование я теперь могу распределить на крохотные
мгновения. Приступы случаются так часто, что я чувствую себя самой
собой всего лишь несколько часов в сутки. В это время, пока мысли
ясны и сознание не затуманено, я стараюсь больше читать, думать и
делать записи в дневник, как сейчас, чтобы ещё ненадолго ощутить
себя живой. Мне всё чаще кажется, будто что-то вытесняет меня из
собственного тела и с каждым днём для Лиз Родрик там остаётся
меньше и меньше места. Когда же на ежедневных сеансах я делюсь с
доктором Арольдом своими тревогами, он отвечает всегда одним и тем
же дежурным набором фраз и что-то записывает в блокнот. Совсем как
американские врачи. Они тоже вели беседу так, будто давно знали
наперёд, что я им скажу. Порой мне кажется — заведующего мои ответы
совсем не интересуют.
Вот доктор Ланнэ — другой: чуткий, отзывчивый, умеющий слушать.
С ним я совершенно забывала, где на самом деле нахожусь, будто и не
было никакой клиники, а только уютный горный санаторий. Мне теперь
очень не хватает наших долгих бесед за партией в шахматы и
неспешных прогулок по хвойному лесу. Это заставляло меня
чувствовать себя куда более счастливой, чем на воскресных мессах в
церкви отца или в богатых гостиных друзей семьи, где мне полагалось
лишь молчать, уступая сцену Нэнси.