– От ливерпульской гавани всегда по четвергам суда уходят в
плаванье к далеким берегам, – переставляя ноги, бормотал Артем
под нос слова детской песенки, неисповедимыми путями пришедшей на
ум. – А в солнечной Бразилии, Бразилии, Бразилии такое
изобилие…
Между тем пейзаж понемногу менялся. Деревья пошли менее кривые и
более высокие, да и плотность их заметно увеличилась. Артем теперь
шел по лесу, который более всего походил на лес весенний, где
преобладает черная земля, а снег сохранился лишь в низинах, во
впадинах, под корнями и под пнями. Вдобавок стало попадаться
больше, чем наверху, камней, порой образующих внушительной высоты
навалы. И таким образом увеличивался шанс обнаружить уютную
пещерку. Да и воздух сделался менее разреженным, отчего дышалось с
каждым новым отмаханным километром все легче. Словом, жить стало
лучше, жить стало веселей, вот и ноги теперь уходили в снег самое
большее по лодыжку, отсюда возросла скорость передвижения по
неведомым краям, как тут не порадоваться, бляха‑муха…
Прошел час… ну, или около того. Он безостановочно брел по лесу,
погруженному в грандиозную тишину. Разве что хрустнет под ногой
сучок, или поблизости шлепнется в сугроб упавшая с ветки снеговая
шапка, или изредка где‑то вдали прокатится гул, видимо, от сходящей
с гор лавины.
Лес был насквозь незнакомый, на родной расейский непохожий.
Впрочем, откуда взяться русскому лесу в Китае… Или это все же не
Китай?..
Он встал как вкопанный. И от неожиданности даже забыл что‑нибудь
воскликнуть, что‑нибудь подходящее к случаю, а к случаю лучше
прочего подходило что‑нибудь старинное, что‑нибудь из речевого
обихода великих первопроходцев прошлого, вроде «Заешь меня кабан!»,
«Будь я проклят!» или «Двадцать тысяч отборных чертей вам всем в
задницу!!!».
Тропа. Это была тропа. Прямо перед ним была тропа. Едва
заметная, однако несомненная тропа. Протоптанная людьми. «Почему
так сразу людьми? А зверьем не может быть протоптана? Или некими…
существами?» – подпустил гнильцы внутренний голос, ныне
единственный собеседник Артема.
Артем присел на корточки и вгляделся в тропу. Трудно сказать,
как удавалось Дерсу Узала и прочим чингачгукам читать по лесной
земле, как по книге, и после с умным видом распинаться перед
бледнолицыми недотепами: кто и куда тут прошел, когда проходили
последний раз и что несли за спиной, не сидел ли при этом кто‑то на
закорках у идущего. А вот, скажем, Артему не удалось высмотреть ни
на тропе, ни по ее краям ровным счетом ни‑че‑го?