Кенет был приставлен помогать трем больничным служителям, всегда
раздраженным и усталым и всегда вполпьяна. На месте их, как
правило, никогда не было, и Кенету обычно приходилось работать за
четверых: подавать больным еду, менять повязки, подносить целебное
питье, в случае срочной необходимости бежать на поиски врача, и
прочее тому подобное, а если кто помрет – выносить тело в
покойницкую. Обозрев вверенную его попечению территорию, Кенет
вздохнул и направился в подсобку.
Каждую свободную минуту он хватался за тряпку и мыл, мыл, мыл,
драил, оттирал, отскабливал, вываривал, обдавал кипятком со
щелоком, кипятил, и снова драил, скреб, начищал все, что попадалось
под руку. Постепенно в его владениях стало меньше пахнуть мочой и
кровью, и больше – водой и травами. Тюфяки и простыни менялись на
кроватях реже, чем больные, и их частенько приходилось отдирать от
тела с кровью и гноем, а то и с намертво присохшей кожей. Раздобыть
сменные простыни Кенету не удалось, но он каждый день вытаскивал
простыню из-под кого-нибудь и стирал ее, не дожидаясь, пока кровь
засохнет и ткань задубеет.
– Перебесится, – говорили о нем мутноглазые служители. –
Устанет, и пройдет у него эта блажь.
Но блажь не проходила, хотя уставал Кенет смертельно. Не могла
пройти. Спать стоя Кенет не умел, а сесть или лечь в подобной грязи
был не в силах. Приходилось сначала все отмывать, а затем уже
вкушать заслуженный отдых. Отдыха не хватало. Кенету и раньше
доводилось недоедать и недосыпать, но ел он свежую пищу и спал на
свежем воздухе. Три часа сна в сутки, гнилой больничный воздух,
сомнительная еда... у Кенета опухли глаза, кружилась голова, руки
изредка теряли чувствительность. У него еще оставались силы
разносить подносы с едой, мыть, стирать, чистить, подавать питье,
но думать сил уже не было – только мыть, чистить, разносить... Он
уже не мог думать. И хорошо, что не мог. Иначе непременно подумал
бы: не слишком ли многого требует устав от будущего мага? Да что
там мага – последний каторжник, и тот живет лучше.
Конечно, можно так и не надрываться. Но деревенская
чистоплотность и врожденная добросовестность не позволяли Кенету
сомкнуть слипающиеся веки, пока все не будет сделано.
Однажды в его владения забрел кто-то из лекарей. Случай редкий:
врачи осматривали больных при поступлении в больницу, назначали им
лечение, отправляли на свободную койку, если она была, и на пол –
если нет, и больше обычно не показывались, хотя каждый день с
раннего утра больные начинали ждать чего-то таинственного,
именуемого словом "обход". Как бы то ни было, лекарь все же
совершил пресловутый обход и наткнулся на Кенета со шваброй. Врач
не сказал ничего – ни хорошего, ни плохого, – но работы у Кенета с
этого дня прибавилось. Его то и дело отзывали куда-нибудь:
сортировать простыни, пересчитывать пакеты с сушеными травами,
помогать растапливать кухонную печь. После посещения кухни Кенет
едва не простудился: несмотря на вязкую духоту, по больнице вечно
шастал неуловимый сквознячок, и Кенет из жаркой кухни вывалился
прямо в его холодные объятия.