– Да, – сказал я, – да… А что?
– Так молись, пока не поздно! Крепче молись! – Он почесал усы и потом, озирая сборище: – А и нам тоже пора на молитву. Айда, ребята! – Крупно шагнул к дверям. И, на миг задержавшись там, искоса поглядывая на меня, добавил угрожающе: – Побудь пока тута. И не вздумай бежать, учти: порскнешь – угодишь под пулю. Живым все одно не выпустим. Не уйдешь. Ни-ни.
– Может, его повязать пока, – прохрипел татарин, – так все же вернее…
– А-а-а, чего там, – небрежно отмахнулся Архип. – Никуда не денется.
Они вышли из избы – замкнули дверь снаружи. Я остался один и с беспокойством прошелся по комнате. Не нравилась мне вся эта история, ох не нравилась!..
Я потрогал дверь, она была заперта прочно. Подошел к окошку. Сквозь мутную пленку, заменяющую стекло, не видно было ничего; только свет проникал в избу – закатный, снежный, меркнущий свет. Да еще – звуки.
Я прильнул к окну и уловил негромкое похрустывание и шорох. Кто-то мерно расхаживал, вороша снежок. «Часовой», – сообразил я. И опять заметались тоскливые мысли: где я? Что со мною? Что тут вообще происходит?
И в этот момент – где-то совсем близко, почти рядом, – возник глухой, унывный гул голосов.
Откуда они просачивались, эти голоса? Может быть, из-за стены, из-за перегородки… Или же – из соседнего здания? Я так и не смог этого понять. Голоса звучали неотчетливо; слов было не разобрать, но все же в нестройном их рокоте угадывался некий торжественный ритм. Казалось, люди поют. Или молятся. А вернее всего – творят какие-то странные заклинания.
Я долго с тревогой вслушивался в непонятный этот сумеречный вой…
Потом, – сморенный усталостью и вконец одуревший от духоты, – разостлал на лавке тужурку, улегся и вытянулся там. И задремал незаметно. Сквозь дремоту мне вспомнились вдруг слова: «Молись, пока не поздно. Крепче молись!» И, отключаясь, проваливаясь в черноту, я тоскливо воззвал к небу, что-то крикнул беззвучно…
Пробудился я внезапно; леденящее, острое ощущение опасности вошло в мое сердце – пронзило его, как игла, и тотчас я поднялся, опираясь локтями о лавку. С трудом разлепил запухшие веки. И увидел склоненную надо мной фигуру.
Это был татарин. Он держал в руке светильник (плошку с плавающим в жиру фитилем) и пристально разглядывал меня. Вид у него был сосредоточенный и какой-то удивленный. И смотрел он не на лицо мне, а на грудь.