Инсанна нахмурился. Слишком часто он называет его Кенетом, и все
реже – сопляком и мальчишкой. Конечно, Кенет уже не мальчишка. Как
и все маги, он благополучно минует юность, переходя из детства
сразу к зрелости. Конечно, до этой самой зрелости ему уже рукой
подать. Но все равно – то, что Инсанна перестал называть Кенета
мальчишкой, не к добру. Нужно поскорей выудить у императора
желанный указ. Лишь тогда можно будет перестать тревожиться.
Массаоне, конечно, рассказать пришлось – если и не все, то очень
многое. Уж очень он обалдел, увидев на молодых воинах свежие шрамы
годовой давности. О своем магическом участии Кенет умолчал, как
сумел, разрешив Наоки поведать лишь о битве во сне, никоим образом
не упоминая имени Инсанны. Наоки, впрочем, особо и не рвался
называть по имени своего противника. Слишком уж зловещая слава
ореолом окружала это имя. Не стоит называть его массаоне. И так уже
он крепко расстроен случившимся. Кенет был восхищен умением Наоки
обходить в своем рассказе подводные камни. А когда Наоки закончил
свое полное недомолвок признание, Кенет имел случай в полной мере
оценить грубоватый такт массаоны. Рокай, конечно, заметил, что в
ткани повествования то и дело зияют прорехи, но виду не подал и
упрекать Наоки не стал. Не стал он и извиняться перед молодым
воином, узнав предысторию его прошения должным образом, чтобы не
воскрешать тем самым горькие воспоминания. Зато он немедленно
погнал обоих воинов к гарнизонному врачу. В ответ на слова Кенета,
что раны эти, мол, давно зарубцевались, массаона ядовито ответил,
что старые раны имеют обыкновение доставлять беспокойство –
например, ноют к перемене погоды; а значит, в посещении врача Кенет
и Наоки, безусловно, нуждаются. И вообще, если шестнадцатилетний
сопляк, ни разу в жизни не побывавший в настоящей схватке, считает,
что в старых ранах разбирается лучше старого воина, пускай так и
скажет прямо.
– Если бы я и имел глупость так считать, – улыбнулся Кенет, – то
приказа вашего все равно бы не ослушался. Такому меня мой учитель
не учил.
Массаона благожелательно улыбнулся молодому хитрецу и сообщил,
где проживает гарнизонный врач.
Гарнизонный лекарь Хассэй был в своем роде знаменитостью. Лечил
он всех, кто к нему приходил, а в ответ на смущенные расспросы о
плате за лечение заявлял неизменно: "Сколько тебе совесть велит и
кошелек дозволяет". Зачастую он и вовсе не брал денег. Будь его
бескорыстие хоть самую чуточку наигранным, и умереть бы ему с
голоду. Но он был самым настоящим бессребреником, и его несомненная
доброта и редкостное мастерство заставляли людей прощать ему и
строптивость, и стариковские причуды. В быту он был крайне
неприхотлив. Благодарные каэнцы выстроили старому лекарю дом и
уговорили в нем поселиться – иначе он, поглощенный исключительно
своими больными и своими учениками, так и ночевал бы на парапете
набережной. Кенет даже и не представлял себе, что подобные люди
существуют на свете – особенно после недолгой своей работы
больничным служителем. Кстати, во время оно Акейро мечтал
заполучить каэнского чудака в свою новую больницу и приглашение ему
прислал крайне почтительное. Старик Хассэй ответил его светлости в
несколько сварливом тоне: мол, дескать, он своих больных лечит там,
где находит, а в Каэне он нашел их во множестве, и не собирается их
бросать даже ради сколь угодно большого жалованья и несусветных
почестей. Если же его светлость готов удовлетвориться тем, что
Хассэй пошлет к нему одного-двух своих учеников, то на это старый
врач готов согласиться. Будучи человеком неглупым, Акейро не
настаивал, а ответил, что почтет за честь и будет господину лекарю
весьма благодарен. Смягчившийся Хассэй отослал в Сад Мостов троих
учеников и наилучшие пожелания.