Императорский гонец, поджидавший массаону, был одет в синее с
полным пренебрежением к гербовому празднику: что для столицы любые
провинциальные торжества?
– Массаона Рокай? – скучным голосом переспросил он. – Нам нужно
переговорить наедине.
– Как будет угодно Голосу Императора, – склонил голову массаона
и повел гонца в свою комнату. Будь он неладен, подголосок
столичный! Еще переспрашивает, мордоворот. Будто по одежде и так не
ясно, что он именно массаона. До чего наглый народ эти
императорские вестники! Что ему нужно? Неожиданный приезд Голоса
Императора всегда не к добру. И дернула же нелегкая его
императорское величество послать своего гонца в Каэн именно
сегодня, в дни гербовых торжеств, когда и без него у массаоны
хлопот – успевай только поворачиваться.
Очутившись с массаоной с глазу на глаз, гонец извлек из своей
сумки императорский рескрипт и вручил его массаоне. Массаона Рокай
сломал печати, повертел немного свиток в руках, оттягивая
неизбежное, потом раскрыл его, прочел – и не поверил глазам
своим.
Розыск на государственного преступника по имени Кенет Деревянный
Меч. Взять непременно живым. При поимке строго соблюдать секретные
рекомендации, изложенные отдельно.
Еще десять дней, еще неделю назад массаона поверил бы, что Кенет
может оказаться государственным преступником – но не теперь, не
сегодня. После того, что частично поведал ему Наоки, а частично
домыслил безошибочно сам массаона... нет! Парень просто стоит у
кого-то на дороге, и его замыслили убрать чужими руками. Именно
так, и никак иначе. Взять живым! Да где это слыхано, чтобы
государственных преступников, о поимке коих тайные рекомендации
разосланы, брали живьем?!
– Где рекомендации? – не своим каким-то, чужим, тяжелым голосом
осведомился массаона, не глядя на гонца.
В руку его лег новый свиток, небольшой, с увесистой квадратной
печатью. С ума все посходили, вот что. Квадратная печать – свиток
уничтожить тотчас по прочтении. Странные дела творятся в
столице.
Массаона Рокай развернул свиток с секретными указаниями,
взглянул – и ему показалось, что сердце его едва не выскочило
наружу, застряв в горле. Дышать было нечем, грудь болела. Массаона
невольно поднес руку к горлу, но опомнился, и рука бессильно
повисла в воздухе. Никогда в жизни, читая приказ, он не испытывал
еще такого тошнотного омерзения.