– У меня есть вино, – сказал Биши. – Пойдемте, составьте нам компанию.
Стоило мне войти к нему в комнаты, как я понял, что нахожусь в обиталище пылкого духа: на полу, на ковре, на столе, на каждой горизонтальной поверхности щедрой россыпью лежали всевозможного рода предметы. Были там бумаги, книги, журналы да еще – бессчетные ящики с чулками, башмаками, рубашками и прочим распиханным промеж них бельем.
Ковер, как я заметил, успел кое-где покрыться пятнами и покоробиться, что я инстинктивно приписал научным опытам. Мой взгляд не укрылся от него, и он засмеялся. Смехом он обладал безудержным.
– Аммиачная соль, – сказал он. – Пойдемте, взглянемте на мою лабораторию.
Я последовал за ним в соседнюю комнату, где в углу ютилась узкая постель. На рабочий стол он поместил электрическую машину, поначалу принятую мною за вольтову батарею. Подле находились солнечный микроскоп да несколько больших склянок и флаконов.
– Вы экспериментатор, – сказал я.
– Разумеется. Как и пристало всякому искателю познания. Нам не Аристотеля должно читать. Нам должно вглядываться в мир.
– У меня тоже есть солнечный микроскоп.
– Неужели? Вы слышали, Хогг?
– Я уже некоторое время изучаю частицы, составляющие жизнь.
– Где же вам удалось их обнаружить?
– В воде ледников. В собственной крови. Мир полон энергии.
– Браво! – В знак горячайшего расположения он крепко схватил меня за плечи. – Жизнь можно найти не только там – в буре!
Мне подумалось, что он собирается меня обнять, однако он, разжав руки, освободил меня. По прошествии времени я осознал, что он обладал любопытной, едва ли не сверхъестественной способностью улавливать сами мысли, приходившие мне в голову Бывают люди, с которыми вовсе не надобны слова. Стоило ему заметить в глазах моих легкий трепет, он всегда отворачивался. Теперь же он спросил меня:
– Обратили ли вы внимание на вольтову батарею? Она воссоздает вспышку молнии. Я – что Исаак Ньютон. Неотрывно смотрю на свет.
Университетским распорядком Биши открыто пренебрегал и лекций не посещал. По сути, я толком не знал, какими науками ему полагалось заниматься. Для самого же него они не имели ни малейшего значения. Существовало одно задание, что давали всем нам по очереди: еженедельный перевод очерка из «Спектейтора» на латынь. Это выходило у него с легкостью чрезвычайной – воистину, на латыни он писал столь же умело и бегло, что и на английском. Он говорил мне, что секрет в том, чтобы представить себя римским оратором первых лет Республики. Это способно было вдохнуть в него такой жар, что слова в нужном порядке приходили ему в голову сами собой. Я не подвергал этого сомнению. Его воображение подобно было вольтовой батарее, из которой рождались молнии.