Вот придумала малышня себе занятие по
силам. Обходят разрушенные дома, ищут, что может раненым
пригодиться, несут в госпиталь и, если вдруг какой металл попадётся
- в литейку тащат, на переплавку. Потом из них мин да гранат
наклепают наши, глядишь, одним-другим гадом и меньше
станет.
Умолял жену эвакуироваться на Большую
землю – она ни в какую. Говорит: «Не оставим тебя, без нас ты точно
пропадёшь, а все вместе должны выжить. Бомбёжки нам не страшны,
привыкли поди уже за столько-то времени. Наши городские власти вон
клянутся, что Севастополь не сдадут ни в коем случае, даже парад
пытались устроить на 23 февраля, да фриц бомбёжку неожиданно начал,
весь показушный праздник им обломал, хорошо хоть, народ стреляный,
вовремя залегли, без жертв обошлось».
Помню я парад тот. «Посчастливилось»
поучаствовать…
– Дядь Мить, ты видел, как я того
фраера в фуражке подсёк? Хоть и с третьего раза, но достал-таки
гада, видать стреляный воробей был, от пулек моих всё уклонялся,
уклонялся, пока в землю мордой и отклонился – прервал мои мрачные
мысли пацан. Это он про офицерика похоже. Был такой клиент,
отмучился, хай земля ему стекловатой, или даже колючей проволокой
будет. У фрицев с румынами офицеров раз в пять поменьше чем у наших
будет, и если их пару-тройку штук прикончить во время атаки, то
пехота без командиров дальше не идёт как правило.
– Сам ты фраер Яшка, хвастаться
некрасиво, гордость есть самый большой грех, и наказание за неё
проклятую, по полной программе тебе будет и здесь и возможно в
жизни вечной, как моя бабуся говаривать любила.
Яшка обиженно надул свои пухлые
губки.
– Вечно ты, дядь Мить, всё малину...
испортишь. Нет никакой жизни вечной, вот завтра грохнут нас с тобой
фрицы и всё кончится на этом, не верю я в эти поповские
басни.
«Типун тебе на язык
стервец»!
«Пацанёнок совсем, жить бы да жить ему
ещё», – промелькнуло внезапно в моей голове, отчего стало совсем
как-то грустно и в горле застрял комок.
– Тут есть кто живой?! – раздался
женский голос снаружи, и в наши апартаменты просунулась
растрепанная рыжая голова медсестры Маруси.
Совсем ещё девчонка. Удрала из дома от
отчима-алкаша. Жили они от нас за две улицы, возле самого кладбища.
Бабы судачили, что бил он её – нажрётся и лупит флотским ремнём
почём зря, аж до крови мутузит, гад. А та вырвется и на кладбище
спрячется у священника местного в сторожке, пока этот горе-папаша
не проспится.