Фуууу. Отбили вроде. Оставшиеся в
живых румыны, яростно работая ногами удирали обратно, прикрываясь
клубами дыма от горящего танка. Надо срочно тикать обратно в нашу
нору: сейчас минами, твари, посекут.
Только об ей, заразе, подумал, а она
легка на помине. Шмя-я-як слева – пристреливаются, гады. Следующая
будет справа, третья – наша с Яшкой.
Пацан, похоже, уже перечислил всю свою
многочисленную родню, вплоть до царя Давида включительно, но тикать
что-то не торопится, увлёкся, похоже, малыш. Хватаю стервеца за
ногу и тащу в пещеру: по-другому не пойдёт – слишком
впечатлительный ребёнок.
Матерится гадёныш яростно, аж мои
нежные уши вянут, но не сопротивляется особо, чисто для порядка,
похоже.
Только нырнули вниз – сверху ка-а-а-к
рвануло! Со свода нашего укрытия посыпались камни и
песок.
«Опять успели», – устало констатировал
я, понимая, что всегда успевать не получится, и от этого как-то
кошки в душе зашкарябали.
Вспомнилась жёнка с дочками. Как они
там? Не накрыло ли бомбой? В городе, недалеко от нашего дома, в
«карантинной» балке есть две пещеры, одна большая, вторая поменьше,
там они и прячутся от бомбежек.
Когда в последний раз выскочил на
побывку, чуть облагородил им быт: камнями заложил немного вход в
большую жилую пещеру и в виде двери навесил одеяло. Оно хоть и юг,
а по балке от моря тянет холодом по ночам.
Младшая моя дочурка, Галка, ухватила
меня за ногу, когда уходить уже собрался, слёзки льёт и причитает:
«Па-а-а-па!» Я молчу. Она: «Папочка-папуля!» Молчу. Она снова:
«Папочка, папулечка, красотулечка!» – тут и мёртвый не выдержал
бы.
– Что, родная? – спрашиваю.
– Ты только не умигай, родной, мы тебя
осень юбим, ты нас не бляса-а-ай!
Чуть сердце не остановилось от этой
тирады… Как же я их люблю.
Невольно подкралась тварь-тоска: может
быть, уже – «любил»? Нет-нет и сто раз нет! Всё, что угодно. Пусть
лучше меня разорвёт в клочья, чем один волосок с их головы упадёт.
Фашист проклятый! Сколько ж ты, гад, бед нашим людям принёс!
Восьмилетний ребёнок уже знает, что жизнь может внезапно окончиться
от случайно залетевшего осколка бомбы, или от пулемётной очереди
фашистского лётчика, специально выискивающего в развалинах детишек.
Сколько ж их, таких малышей, побило, пока матери в госпиталях и в
подземных цехах помогают фронту, а те дети сами по себе бродят.
Только и слышишь: «Того больше нет, того ранили, того
покалечили».