– Он скомкал бумагу, – продолжал Хозе, – и бросил в
камин.
– Дождался, пока она сгорит? Разбил пепел кочергой?
– Нет. Бросил, отвернулся, ушел.
В глазах Бенца сверкнул огонек.
– Повтори мне письмо. Слово в слово.
Пленник принялся монотонно повторять полученные инструкции.
Старый погонщик тревожно хмурился: Порченый мог в любой миг прийти
в себя и поднять шум.
Наконец капитан обернулся к боцману:
– Забирай его, Хаанс. Придумал, как вытащишь отсюда эту
тварь?
Боцман расплылся в улыбке:
– А как же! В коридоре ждет Райсул, он плащ с капюшоном у
Филина одолжил. Накинем на гада и выведем черным ходом – под руки,
как будто пьяного дружка тащим. На нас никто на улице и не
глянет!
– Отлично, – кивнул капитан, доставая из шкафа купленную
заранее Отцом бумагу, заточенное перо и принесенную с корабля
металлическую чернильницу с завинчивающейся крышечкой.
– Да, вот еще... – запнувшись, сказал боцман. – У него
кошелек на поясе, у Сончеса, стало быть...
Хаанс опасался, что капитан задерет нос и скажет: «Мы не
воры!»
Но Бенц заинтересованно протянул руку, сдернул с пояса пленника
увесистый кошель, развязал его, заглянул внутрь:
– Хорошо в наше время подлость окупается... Ладно, этот
гад еще не рассчитался за «Облачного коня» и сгоревших заживо
лескатов. Пусть заплатит хоть за наши сборы в дорогу... Уводи его,
боцман!
Хаанс одобрительно крякнул, Мара согласно закивала, а Отец
развел руками: мол, и рад бы возразить, да нету доводов
против...
А капитан устроился за столом, положил перед собой отобранную у
Порченого доверенность. Помедлил, скользя глазами по строкам,
начертанным твердой, уверенной рукой – ровно, без помарок и ошибок,
с жесткими росчерками над заглавными буквами.
А затем лицо Бенца стало вдохновенным, как у поэта, которому
сама Эраэнна, божественная покровительница всех пишущих, диктует
первые строки великой поэмы. Дик не оглянулся, чтобы посмотреть,
как выводят из комнаты пленника. Он отвинтил крышечку, обмакнул
перо в чернильницу, аккуратно снял о ее край лишние чернила, чтобы
не поставить кляксу. И ровные, четкие строки легли на бумагу.
Мара и Отец поглядели через плечо капитана. Но если
полуграмотная пастушка лишь дивилась быстрому письму, то Отец
расцвел от восхищения. На его глазах возникала точнейшая копия
письма ду Венчуэрры – росчерк в росчерк, изгиб в изгиб.