И они побежали. Благо что все нужные им лавки оказались в том же
ряду, девушки закупили всё, что пригодится именно сейчас, вечером,
и наутро. С тратой денег решили не спешить. Поэтому в одной лавке
взяли нитки. В другой – продукты.
И на выходе из продуктовой лавки Сашка совершила ошибку. Как
телохранитель.
Она пропустила мимо себя Кэйтрию на улицу. Перешагивая порог,
ещё удивилась: неужели они так долго были в этой лавке, что уже
настал вечер – грохочущий дождём и настолько тёмный, что в нём
исчез свет даже ближайших уличных фонарей? А в следующий миг в этой
плотной тьме отчаянно закричала Кэйтрия.
Но её крик мгновенно смолк, сменившись быстрым и жалобным:
«Ах!.. Ах!..»
Сашка ошалело шагнула ещё раз, видя перед собой смутную
вертикальную полоску и помня (где-то там, в уходящей реальности),
что это подопечная. А потом полоска задёргалась в разные стороны,
постепенно пропадая в съедающей её тьме – вместе с болезненными
вскриками Кэйтрии. Чисто на инстинктах, помня, где должна быть
девушка, Сашка прыгнула вперёд, вбросила руку куда-то в темноту.
Пальцы, мгновенно промокшие, стукнулись в мягкое и вцепились в
дёргающуюся ткань. А потом Сашка просто выдернула Кэйтрию из
темноты и сильно толкнула её за себя, мимолётно удивляясь, почему
она такая тяжёлая.
Нога будто сама пнула какую-то дрянь, вцепившуюся в подол плаща
подопечной, и Сашка учуяла, как что-то живое, но не очень ловкое
свалилось во тьме – совсем рядом.
Но другие живые не свалились, не отпрянули, а навалились все
вместе, и от первого укола, болезненно проткнувшего ногу, Сашка
вскрикнула сама. А потом… оставалось только подпрыгивать, слепо
всматриваясь, где же враг. А врага – слишком много. Уколы тонким
лезвием ли, шилом ли – цыганской иглой, похожим ли на них иным
оружием посыпались один за другим. И все в основном – в ноги.
Невозможно было сосредоточиться на враге потому ещё, что рядом
кричала и ахала от боли Кэйтрия, пытаясь шарахнуться подальше, а
подальше не получалось, так как низкие невидимки быстро оттеснили
свои жертвы от спасительной двери в лавочку. И в этой суете и
темноте Сашка ничего не могла придумать, потому что мгновенная
страшная боль лишала возможности соображать.
Но уколов было столько, что вскоре боль притупилась, а тело, как
ни странно, стало чувствительней к происходящему в темноте,
хлещущей холодными струями дождя.