Вадим пригляделся, надеясь на буквы.
Пусть даже на то сакраментальное и почти священное слово, что в
России испокон веку пишут на любой доступной стене. Лишь бы увидеть
его, написанное привычным алфавитом. Но нет, линии издевательски
сложились в невербальную семантическую составляющую, то есть
попросту здоровенный мужской орган, размашисто процарапанный от
пола до потолка и грубо замазанный побелкой. Все равно просвечивал,
торжествующе провозглашая власть традиций…
«Вот-вот, - вздохнул Вадим. – Это
самое мне, а не проснуться у себя дома или хотя бы в нашей районной
больнице после удара по голове…»
На больницу это точно не было похоже.
Кровать - деревянные нары, застеленные тонким матрасом,
застиранным, но относительно чистым бельем и шерстяным одеялом.
Даже подушка имелась, хотя плоская, сбитая. А еще кто-то
позаботился снять с него грязные ботинки и штаны, оставив в
водолазке и длинных подштанниках. И уложил на эту самую кровать,
накрыв одеялом до пояса.
Он осторожно пошевелился, тело
отозвалось ноющей, но вполне терпимой болью. Сильнее всего ныли
бока. Вадим задрал все ту же водолазку, грязную и местами
запачканную уже побуревшей кровью, оглядел проступающие под кожей
ребра, непривычно тонкие и опасно хрупкие. По коже разливались
багрово-синие пятна, но осторожное ощупывание убедило, что обошлось
без переломов. Повезло.
Он вернул водолазку на место и
зачем-то задрал рукава до локтя. Мальчишеские руки, тонкие светлые
волоски. А ведь волосы у него темные! Были… Там, в прошлой
жизни.
Снова накатило чувство омерзения,
словно его силой запихнули в это тело, отвратительно слабое,
бесполезное, чужое каждой клеточкой! Вадим глубоко задышал,
понимая, что истерика – последнее, что ему сейчас нужно. Так… Могло
быть и хуже, верно?! Да, мальчишка, но не калека, не старик, не
смертник в концлагере. И жить здесь наверняка можно, вон, его
товарищи по комнате – еще те юные лосята, резвые, здоровые…
Он осмотрел комнату уже внимательнее.
Деревянная некрашеная дверь с врезанным замком, ничем не закрытое
окно – хорошо, что сейчас тепло. Полы тоже деревянные, из грубо
струганных досок. У стены – маленький узкий стол, на котором Вадим
увидел глубокую миску с кружкой, и желудок немедленно взвыл.
Спустив ноги на пол, он с опаской
встал, но тело слушалось, только голова немного кружилась. Сделал
ровно пять шагов до стола и вцепился в кружку – пить хотелось
неимоверно, даже больше, чем есть. В кружке оказался чай, уже
остывший и приятно сладкий. Вадим жадно его выпил и сунул нос в
тарелку. Каша. Гречневая размазня с тушеным мясом, приличная такая
порция! Схватив ложку, он принялся есть, со стыдом думая, как мало,
оказывается, способен терпеть голод. А ведь в девяностые… Хотя ну
их к черту, те девяностые, вот уж это не стоит вспоминать.