И не дожидаясь моего согласия, он потащил меня в дальний угол
лагеря, где отдельно от всех еле возвышался над землёй маленький
шалашик, откуда при нашем появлении и выглянул тщедушный старичок в
выцветшей серой рясе, и гладко зачёсанными назад седыми волосами,
ловко стянутыми на затылке в жидкий хвостик и очень добрыми
глазами.
- Спаси Господи тебя Дмитрий – поприветствовал он меня.
«Быстренько залазь в мой шалашик, буду смотреть твою рану, бодро
произнёс батюшка, как будто давным-давно меня уже здесь ожидал для
излечения.
Я на четвереньках заполз туда и был одурманен непередаваемыми
запахами детства. Тут, наверное, были и ладан, и розовое масло,
свечной воск, и ещё неизвестно что, обволакивающие душу и вселяющие
в неё полнейшее спокойствие и умиротворение.
Видимо от боли в руке, я снова отключился, и как бы сквозь сон
видел, как старичок, размотав тряпки, скрывающие мою гниющую рану,
тщательно очищает её от лишнего мусора и натирает какими-то мазями,
при этом бормоча себе под нос, какие-то еле слышимые молитвы, тоже
выплывшие из моей памяти далёкого детства, когда с бабусей своей мы
ещё ходили в церковь.
Я снова метался в беспамятстве. Снова меня прикладом и пинками
гнал на расстрел главный полицай Исмаил, снова мелькал, куда-то
яростно спешащий Яшка. Потом, уже повзрослевший Николка из нашего
общего карабина стрелял в рыжего фрица с частично выпущенными
кишками – всё это слилось в какой-то дикий, сумасшедший
калейдоскоп.
Иногда выныривая из беспамятства в реальность, я ощущал дикую
боль в своей раненой руке, и снова терял сознание. Однажды придя в
себя снова, я услышал, как батюшка с кем-то беседует, и говорит:
«Надо завязать на руке верёвку, если к утру она натянется,
останется лишь отрезать руку». И тут я снова провалился в чёрный
колодец кошмаров.
Придя в себя следующий раз, я первым делом попытался нащупать
одетую на раненую руку верёвку, из последних сил дотянулся до неё
здоровой рукой, и с дикой радостью смог легко просунуть под неё
палец, поняв, что это победа, я снова отключился, но теперь уже это
было не диким кошмаром, а спокойным сном выздоравливающего
человека.
Сколько дней и ночей я приходил в себя, опять не помню. Явно это
были не одни сутки, потому что иногда мне смутно виделась у моей
лежанки тётька Настя, заливающая мне в рот из ложечки какое-то
горячее пойло, да ещё с привкусом курицы, как это ни странно. Мне
почему-то всегда казалось, что личинки жука-короеда должны быть
гораздо отвратительнее на вкус.