- Слушай же мразь меня внимательно: «Я в двадцатые годы, совсем
пацаном был ещё. Времена голодные были тогда. Поля не засеяны,
война, разруха, грабежи повсюду. Жизнь человеческая и копейки не
стоила. И вот с этой то самой голодухи, я и подался на заработки из
нашей пригородной деревни в Симферополь. А жили мы с матерью в селе
Битак на правой стороне Салгира. А там, в Симферополе, как
оказалось, с работой тоже сложно было, долго искал, пока на КрымЧК
и не вышел.
Была такая контора на Мариинке, с огромной надписью на фасаде:
«Крымская Чрезвычайная Комиссiя». Подошёл я туда. Часовой у входа с
наганом стоит. Ну я к нему подхожу и говорю: «Примите меня на
работу, жрать нечего, с голоду с мамкой помираем. А я всё могу
делать, и дрова рубить, и печь топить, и конюхом и скорняком... в
общем всё без исключения. Я исполнительный, обязательно вам
пригожусь.
Ну мужик тот, часовой, неплохим парнишкой оказался – сжалился.
Привёл меня к своему начальству. А их – начальников там тогда трое
было. Один вроде был по фамилии Пятаков, вторая – Розалия, еврейка
махровая такая, а третий - Бела звался. Вроде и мужик, но с бабским
именем. То ли румын, то ли венгр кажется. Я в сортах гамна не шибко
разбираюсь. Ну расспросили меня что да как, что могу делать, и
взяли-таки конюхом без зарплаты, только лишь за жратву.
Ну да всё же получше чем с голода пухнуть. И начал я на них
батрачить. А уж работы было море. Они народ сотнями и тысячами
гробили, а мне частенько закапывать за ними трупы приходилось,
когда на конюшне не было много работы. Ну если тебе всё рассказать,
что эти гады тогда творили, то ты и расстрела не стал бы
дожидаться, сам в петлю залез бы. Так что не буду я в те
подробности сильно вдаваться.
И вот однажды эти трое извергов, со своей шайкой, приволокли в
контору, то ли княжну, то ли графиню какую, жену белого офицера, из
кавказцев похоже. Офицерика того, прямо на пороге его дома кыкнули,
а жёнку его сюда, в контору приволокли. А на руках у неё малышка в
простынку замотанная была. Мамаша её всё успокаивала в пол голоса:
«Не плачь Софико, не оставит тебя Господь. Не плачь родная». А та
похоже всё понимала, и не плакала вовсе, а только кряхтела
тихонечко и всё время молчала. Ну что эти трое, особенно Роза с
Белой, с этой бабой вытворяли, так тебе лучше бы и не знать
вовсе.