- Может ещё и голодный, забыл, когда и ел в последний раз.
Тот вытянул из кармана какой-то заплесневелый сухарь и протянул
его мне дрожащей ручонкой: «Поешь дядько, это я на всякий случай
припас».
Я принялся обгладывать тот сухарь, но увидев, что пацан обильно
выделяет слюну, бросил это занятие и протянул его ему обратно. Но
он, хоть и почти сквозь слёзы, категорически отказался принять его.
Немного подкрепившись, я даже нашёл в себе какие-то силы что бы
сесть. Прислонившись к дереву, спросил его: «Тебя как звать то,
малыш?»
- Я Николаос, а люди меня Николкой кличут, я местный, из деревни
Луки.
- А я дядя Митя значит буду. И много вас в вашей деревне?
- Много, наверное. Я не знаю сколько, я считать не умею. Мамка с
сеструхой, да титка София, да и ещё есть люди, другие.
-Так отведи меня к ним.
- Пошли дядько Митяй, тут недалече совсем. Я к ним специально и
шёл. Вот даже цветочков поднасобирал для них.
Он помог мне подняться, и мы в скором времени вышли на большую
поляну, где ещё смутно прослеживались следы давних пожарищ, а
вдалеке маячила полуразрушенная церковь с покосившимся крестом.
- И где же все ваши то, деревенские? – удивлённо спросил я
малыша.
- Так вот жеж они все, тута. Все в этой ямке и спят. А я прихожу
им всё время цветочки приношу, что бы им не грустно там было –
сказал малыш, показывая на полузаросший травой холм братской
могилы, увенчанный самодельным крестом сверху.
У меня перехватило в груди дыхание и даже подкосились ноги, так,
что пришлось сесть на землю.
- И давно они здесь…живут?
- Так с весны ещё и живут. Немцы их туда положили и закопали, но
это потом было, а сперва когда фрицы в деревню только входили, меня
мамка в окошко выбросила, и наказала бежать до партизанов, да не
оглядываться, и не останавливаться. Я и убежал в лес к тем
партизанам, а наших тут и закопали фашисты всех, как потом мне дед
Стефанос сказывал. Он как раз ходил на рыбалку когда деревню
фашисты окружили. Одного гада он даже заприметил и мне наказал с
ним поквитаться при встрече. Я к нашим теперь и хожу в гости, когда
мне совсем грустно становится.
Я обнял его за тоненькую шейку, и немного помолчав, как можно
ласковее произнёс, с трудом проталкивая горький ком в горле: «Так
их нет тут уже наверняка никого».
- Не ври дядько, мне дед сказывал, что фрицы их тута под крестом
и закопали всех! - со слезами, горячо возразил малец.